– Ну, вы же знаете, что существуют способы отличить подделку от оригинала, – сказал ему Ло Бьянко. – Есть специалисты – эксперты-криминалисты, – которые только этим и занимаются. Они изучают специальные знаки, смотрят на те колебания и задержки пера, которые автор бы никогда не сделал, если бы это он писал записку. Вы слышали об этом, si?

– Профессор не идиот, – прокомментировал Греко. – Он ответил на ваш вопрос, Сальваторе.

Сальваторе показал на слово Khushi.

– А как с этим? – спросил он Ажара.

Таймулла подтвердил, что это прозвище его дочери, которое он дал ей при рождении. Это слово значит «счастье», объяснил пакистанец.

– А вот это прозвище, Khushi… вы один так ее называли? – Ажар это подтвердил. – Только когда вы бывали вдвоем?

На лице профессора появилась гримаса.

– Я не… Что вы имеете в виду, старший инспектор?

– Я хочу знать, использовалось ли это слово только между вами двумя?

– Оно никогда не было секретом. Любой, кто наблюдал за нами, мог услышать, что я именно так ее зову.

– Ага, – кивнул Ло Бьянко. Было полезно понять заранее, какую линию защиты изберет Альдо Греко, если дело будет развиваться так, как этого ожидал сам Сальваторе. Он взял копию открытки у Ажара, положил ее в конверт, в котором принес ее в пансион, и произнес:

– Grazie, professore.

Ажар выдохнул. Этот выдох означал, что все закончилось, что бы это «все» ни значило.

Однако Альдо Греко был не дурак.

– Что еще, Ispettore Ло Бьянко? – спросил он.

Сальваторе улыбнулся, показав, что отметил мудрость Греко в данной ситуации. Затем он повернулся к Ажару:

– А теперь давайте поговорим о Берлине.

– О Берлине?

– Вы сами говорили мне, что в Берлине было много микробиологов, которые принимали участие в конференции в прошлом месяце, vero? – Говоря это, инспектор внимательно наблюдал за Ажаром.

– А какое отношение Берлин имеет хоть к чему-то? – спросил Греко, переведя слова инспектора.

– Полагаю, что professore очень хорошо понимает, к чему имеет отношение Берлин, Dottore, – ответил инспектор.

– Нет, не понимаю, – сказал Ажар.

– Certo, понимаете, – произнес Сальваторе приятным голосом. – Берлин ведь ваше алиби на момент похищения вашей дочери, разве нет? Вы с самого начала утверждали это, и я могу подтвердить, что все, сказанное вами о Берлине, полностью подтвердилось.

– И?.. – спросил Греко, посмотрев на часы. Казалось, он хотел сказать: «Время – деньги». Его собственное время было слишком драгоценным, чтобы тратить его на пустые разговоры.

– Расскажите мне еще раз об этой конференции, Dottore, – попросил Ло Бьянко.

– А как это связано с тем, что мы сейчас обсуждаем? – потребовал синьор Греко. – Если, как вы говорите, алиби профессора на момент похищения его дочери подтверждено…

– Si, si, – сказал Сальваторе. – Но сейчас мы говорим о других вещах, мой друг. – И, посмотрев на Ажара, добавил: – Сейчас мы говорим о смерти Анжелины Упман.

Таймулла сидел как каменный. Казалось, что его мозг кричит: ничего не делай, ничего не говори, жди, жди, жди. И это был не самый худший совет, признал про себя Сальваторе. Но бьющаяся на виске профессора жилка выдавала реакцию его организма на изменение предмета разговора. Невинный человек так реагировать не будет, и старший инспектор хорошо это знал. Кроме того, он узнал сейчас, что лондонскому профессору хорошо известно: смерть Анжелины Упман была чем-то большим, чем простая врачебная ошибка, связанная с неправильно поставленным диагнозом.

А ведь ему это почти удалось. Всего каких-нибудь несколько лишних часов в тот день, когда Сальваторе забрал у него паспорт, – и он бы благополучно вернулся в Лондон, откуда его можно было бы достать только после длительного и сложного процесса экстрадиции, если это вообще было бы возможно.

– Молчите, – резко сказал Ажару Греко. – Затем он повернулся со своим стулом к Ло Бьянко и произнес: – Я настаиваю, чтобы вы объяснились, Ispettore, прежде чем я позволю своему клиенту сказать хоть слово. О чем вы сейчас говорите?

– Об убийстве, – ответил Сальваторе.

Линли долго ждал, чтобы поговорить с Барбарой Хейверс. Это произошло во второй половине дня, через два часа после того, как Изабелла Ардери прижала его в своем кабинете. Она потребовала рассказать ей, как идет его «расследование», и кто мог ее за это упрекнуть? С точки зрения суперинтенданта, один из ее подчиненных слетел с катушек и продолжал вести себя в том же духе. Отчет Линли должен был заполнить пробелы в отчетах Джона Стюарта о деятельности Барбары, но Томас не знал, как это сделать, не утопив Барбару.

Одна часть его кричала, что Хейверс полностью заслужила это. Единственно ее связи с Митчеллом Корсико было достаточно, чтобы надеть на нее форму и отправить патрулировать улицы. А если принять во внимание все остальное – начиная с сокрытия информации и кончая прямой ложью в отношении деталей дела, – для нее служба в полиции была закончена. Умом Томас это понимал. А вот на уровне чувств никак не соглашался понять и принять то, что Барбаре Хейверс придется ответить за все. Его сердце говорило ему, что у нее должны были быть серьезные основания для того, чтобы предать все принципы их профессии, и что со временем все с этим согласятся.

Конечно, это была ложь. Не только никто с этим не согласится, но с его стороны было полным сумасшествием на это надеяться. Линли сам не мог согласиться с тем, что она сделала. Он знал, что не был бы в таком смятении, если всецело согласился бы с тем, как Барбара себя вела.

Для встречи Томас выбрал библиотеку. В любом другом месте их бы сразу засекли. Но мало кто мог оказаться на тринадцатом этаже в это время дня. Поэтому он пригласил ее туда, и там он ее ожидал. Барбара вошла, распространяя вокруг себя резкий запах табачного дыма. Она явно выкурила сигарету на одной из пожарных лестниц. Еще одно нарушение инструкций, хотя это уже не играло никакой роли на фоне всего того, что она успела натворить.

Они подошли к одному из окон. Из него хорошо был виден Лондонский Глаз[342], доминирующий над линией горизонта, с его заполненными туристами стеклянными капсулами. Шпили Парламента гордо подпирали небо, которое сегодня имело оттенок старого олова. Абсолютно совпадает с моим настроением, подумал Линли.

– Были когда-нибудь там? – спросила Хейверс.

Какое-то время Томас не понимал, о чем она говорит, пока не посмотрел на Барбару и не увидел, что она смотрит на громадное колесо. Он покачал головой и сказал, что не был.