Жан-Жак двадцать лет оттрубил в Торке и знал толк в ночных вылазках. – Который ваш?

– Левый.

Десяток бье показался сотней. Для начала он убьет одного талигойского солдата, затем – сколько повезет. Две переносные рогатки были слегка сдвинуты. Робер замер, ожидая подвоха, но земля между деревяшками казалась утоптанной – ни мусора, ни веток, под которыми можно спрятать капканы. Похоже, им повезло – кто-то зачем-то выходил и не озаботился привести ограждение в порядок. Что ж, подползем поближе… До границы света.

Эпинэ ужом скользнул в благословенную дыру. Теперь костер пылал совсем рядом. Трое у огня усиленно клевали носом, остальные… четверо растянулись на земле, подложив под голову кто что мог. Один из сидевших почесался и подбросил в костер хвороста. Громко треснула сырая ветка, взметнулась стайка искр. Лежащий по ту сторону пламени караульный шевельнулся, недовольно дрыгнул ногой и перевернулся на другой бок. Следивший за огнем солдат уселся на землю спиной к рогаткам и принялся рыться в каком-то мешке. Эпинэ вытащил подарок Мильжи, пальцы сомкнулись на роговой рукояти. Повелитель Молний с бирисским кинжалом в руках!.. Жан-Жак вскочил первым, Робер – вторым, кто был третьим, Иноходец не разглядел.

Саграннский клинок вошел в тело, словно в масло, безымянный солдат разок вскрикнул и замолчал. Эпинэ выдернул кинжал, в лицо ударила показавшаяся горячей струя. Робер обернулся в поисках новой жертвы. Все сидевшие были мертвы, пришлось ударить спящего, бедняга вряд ли понял, что умирает.

– Готовы, – прошипел Жан-Жак.

– Рогатки!

Деревяшки оттащили быстро. Робер выхватил из кучи хвороста пару длинных сучьев, сунул в костер. Пламя вгрызлось в добычу, как Клемент в печенье. Эпинэ сунул горящий сук парню из Гайярэ, и они встали по обе стороны прохода. Как дела у других? Управились или нет?

– Вроде тихо, – шепнул Жан-Жак, – осмелюсь доложить, у вас кровь на щеке.

– Только на щеке? – усмехнулся Робер. Да он по уши в талигойской крови, вовек не отмыться.

– Только, – не понял солдат, он был чужд высоких материй. Делал свое дело и спокойно спал. – Где эти, сдохли, что ли?

«Эти» не сдохли. В осеннюю ночь ворвался нарастающий топот.

– Ваш конь, Монсеньор.

– Благодарю, Никола.

Они помчались застигнутым врасплох лагерем, круша все на своем пути. Взвизгнула и замолчала труба, что-то хрястнуло, Робер швырнул в ближайший костер висевший у седла мешочек с порохом. Пламя взвилось вверх, перекинулось на ближайшую палатку. Сзади истошно завопили, у щеки вжикнула пуля, Дракко сбил кого-то растерявшегося в белых подштанниках. Додумался: перед боем спать в исподнем! Слева громко взвыли трубы. «Тревога»?! А вы что хотели? Если ты фламинго, сиди в болоте и не пытайся каркать.

Робер пришпорил Дракко и вылетел к шесту с флагом. Спускать его было долго, и Эпинэ, пристрелив обалдевшего часового, перерубил бечевку. «Победитель Дракона» свалился на какие-то бочки, Робер нагнулся, подхватил холодную отсыревшую тряпку, едва успев отмахнуться шпагой от не в меру ретивого пехотинца.

Вовсю трещали выстрелы, труба продолжала будить спящих, если таковые еще оставались. Эпинэ завертел головой, пытаясь понять, где же проходы. Впереди и справа метались два факела. Молодцы! Робер промчался сквозь бестолково мечущуюся толпу, разрядил второй пистолет в пытавшегося собрать солдат офицера, перескочил через поваленную палатку и вылетел прямиком на Шуэза. Барон методично размахивал пикой, к которой приделали факел.

– Залезайте, – Робер протянул руку, – Дракко выдержит.

– Не задерживайтесь, – буркнул Флоримон, не прекращая сигналить, – не хватало, чтоб вас пристрелили.

– Не пристрелят. – Эпинэ отъехал в сторону, освобождая проход. Из очумевшего лагеря одна за другой вылетали стремительные тени. Всадники, как и было велено, галопом уходили в сторону рощи, а шум все нарастал. Зачем-то грохнула пушка, мимо проскакало несколько лошадей без всадников, следом появилось пятеро конных…

– Похоже, все, – Шуэз был спокоен и даже скучен, – кто не успел, тот не успел.

– Монсеньор, вам нельзя здесь оставаться, – Никола потерял шляпу, но не назойливость.

Робер вгляделся в мечущиеся огни. Разобрать что-то в орущей темноте было невозможно, если кто-то там и остался, его не найти. Война – это война. Повелитель Молний тронул барона за плечо:

– Бросайте факел, сударь. Дело сделано.

3

Из двухсот человек не вернулось девятнадцать. Еще три дюжины были ранены, в основном легко. Потери Манрика, без сомнения, были больше, хотя для двадцатитысячной армии пара сотен убитых – капля в море. И все равно «маркиз Эр-При» должен загрустить. Когда в твой лагерь среди ночи врывается вражеская конница, бьет, режет, уволакивает флаг, это неприятно. Особенно если главнокомандующий явился за славой. Теперь одно из двух: либо Манрик попрет вперед, как буйвол, либо начнет осторожничать. Робер очень надеялся на последнее.

– Никола, позаботьтесь о раненых, а мы с бароном проедемся до оврага.

– Слушаюсь, Монсеньор. – Показалось или капитан чем-то недоволен? Похоже, он начинает считать «Монсеньора» одновременно своей собственностью и своим ребенком, причем неразумным. Ладно, потом…

Омытая лунным светом роща казалась гравюрой на серебре. Днем она снова станет чахлым леском, в который набилось восемнадцать тысяч человек, и один Леворукий знает, сколько из них увидят следующую ночь.

– Барон, что вы думаете о завтрашнем бое? – Робер пытался говорить небрежно, но провести Шуэза не удалось.

– Его надо пережить. Боюсь, нынешняя удача кое-кому вскружит голову.

– Вы не верите в успех? Тогда почему вы примкнули к восстанию?

– Мне не хотелось бы говорить об этом перед сражением.

Тропинка сузилась, Шуэз придержал коня, пропуская Дракко вперед. Сказать или не сказать? Флоримон – человек не только честный, но и разумный, а он так устал врать. Как просто лгать хогбердам и «истинникам». Вернее, не просто, а не стыдно, тут же так и хочется залепить самому себе оплеуху. Говорят, ложь во спасение – благое дело. Может, и так, но как же это мерзко…

Робер так и не понял, что случилось раньше: споткнулся Дракко или раздался выстрел. Над плечом мерзко свистнуло, и тут же выстрелили снова. Эпинэ стремительно обернулся – Флоримон Шуэз валился под копыта коня, а в руке Никола Карваля блестел пистолет.

– Монсеньор, – капитан так и не расстался со своей дурацкой вежливостью, – в вас стреляли.

– Я догадался.

Шуэз! Немногословный, сдержанный Шуэз. Он не хотел пускать Манриков в Эпинэ и настаивал на отступлении в Мон-Нуар. Его не послушали, и он решил убить вожака. И убил бы, только Дракко споткнулся. Очередное чудо, скоро Повелитель Молний собьется со счета… Он снова уцелел, а Флоримон погиб. Потому что поверил Иноходцу Эпинэ, поверил, что тот собрался драться насмерть.

Узнай барон правду, все было бы иначе, только внук Анри-Гийома научился слишком хорошо врать. И вот человек, который понимал, что они своим жалким бунтом льют воду на чужую мельницу, мертв. Застрелен верным Никола, который точно так же пристрелит и герцога Эпинэ. Если догадается,