поступай так со мной… Я же чуть не умерла… Я отцу никогда этого не прощу… я же знаю, ты из-за него так… Ненавижу его! Но он согласился. Слышишь, он согласился! Уступил…

— Я рад, — целую ее в макушку.

— Герман, пожалуйста, давай не будем ждать? Давай поженимся скорее? Я не могу так… я боюсь, что опять что-нибудь случится… Ну, зачем нам еще чего-то ждать? Отец сделает так, чтобы твоего отца освободили… А мы… мы сразу после свадьбы уедем… Ты бы куда хотел?

— Мне все равно.

— Тогда на Мальдивы… Там здорово! Просто рай… А свадьбу сыграем на Байкале. Хотя бы в той же Листвянке. У меня подруга одна год назад отмечала там день рождения. В «Маяке». Шикарно было… сначала в ресторане отеля гуляли, потом на теплоходе… с огнями, с музыкой, с фейерверками… Давай так же?

— Почему нет, — соглашаюсь я, а внутри оседает неприятное чувство. Будто Листвянка была для меня чем-то особенным, чуть ли не сакральным, а свадьба с Викой это место если не опошлит, то лишит чего-то ценного. Дурость какая-то, конечно.

Вика льнет ко мне, то заглядывает в глаза, то прижимается всем телом, слегка потираясь.

— Ну что, поехали к твоему отцу? — останавливаю ее я. — Он ждет.

— Подождет… Герман, ну что ты как не живой? — шепчет она и слегка прикусывает кожу на шее. — Прямо айсберг… Ну же, я знаю, как тебя разогреть…

Руки ее ныряют под рубашку, скользят по спине, выводя хаотичные узоры. Затем опускаются ниже, под пояс брюк, сжимают, царапают, перемещаются к паху. Расстегивая пуговицы на ширинке, Вика потихоньку сползает вниз, а я, прерывисто выдохнув, откидываюсь спиной к стене и закрываю глаза. «Разогревать» Вика действительно умеет…

***

В Маяк приезжаем с Викой вечером. Ее идея отметить здесь сначала помолвку. А если уж все понравится, то и чуть позже свадьбу.

Здесь, как всегда, размеренность и безмятежность. Ни спешки, ни суеты, ни шума. Только крики чаек и шелест волн. Мокрый асфальт блестит сотнями огней.

Лена Третьякова когда-то сказала, что здесь особенная атмосфера — завораживающая. Я про себя тогда лишь посмеялся. А теперь и сам так чувствую. Хотя разумно объяснить это не могу. Просто голое ощущение. Я даже не могу сказать, нравится ли мне оно. Потому что здесь воспоминания становятся навязчивее, а тоска — острее.

Зря я на Маяк согласился.

Последние несколько дней были слишком насыщенными и напряженными. Леонтьев, конечно, уступил Вике и даже согласился на наш скорый брак. Лишь просил повременить, пока не разрешится ситуация с отцом.

— Ну что вам, горит, что ли? — упрашивал он Вику. — Ну не год же ждать, всего месяц какой-нибудь. Только до суда. А там Александра Германовича оправдают, и поженитесь.

Вот так взять и быстро закрыть уголовное дело невозможно. Суд все-таки будет, это отмотать назад уже никак нельзя. Но, по крайней мере, отца там на части рвать не станут. Леонтьев уже договорился с прокурором и судьей. Да и под подписку отца должны выпустить со дня на день.

Так что все постепенно налаживается. Если не считать наших отношений с Викой. Впрочем, меня пока и они устраивают. Ну а ей… ей постоянно всего мало: слов, ласк, секса, чувств.

Правда, слегка напрягает, что моя невеста явно спивается. Бокал за завтраком, бокал за обедом, бокал за ужином и еще парочку — на сон грядущий. Да и пусть бы, ладно, ее дело… если бы она потом не липла с плаксивыми разговорами. В духе: «Герман, ты меня совсем не любишь… Мне грустно… Поговори со мной… О чем ты думаешь?.. Скажи мне что-нибудь ласковое…». На мое вполне спокойное: «Вика, ты пьяна. Иди лучше проспись» тут же начиналась истерика. И моментально разгонялась до воплей, криков, битья посуды и угроз выйти в окно или вскрыть вены. Проревевшись, Вика успокаивалась и… принималась извиняться проверенным способом. «Извинялась» она искусно, этого не отнять. Глубоко, почти до основания, и совсем не касаясь зубами. Легко подбирала нужный ритм и быстро доводила до разрядки. И сама же признавалась, что ей это нравится больше обычного секса.

«Меня дико возбуждает одна только мысль, — шептала Вика, — что я стою на коленях перед любимым мужчиной и его член у меня во рту…»

Правда, когда на подходе очередной истерики я предложил ей сразу перейти к делу, минуя вопли, она кинулась на меня как разъярённая кошка с криком: «Бесчувственная скотина!». На моем плече до сих пор алеют борозды от ее ногтей, а на ее запястьях темнеют синяки — я ее не бил, конечно, просто удерживал. А самое тупое — то, что в итоге все закончилось как обычно: люблю, не могу, прости, больше не буду, дай я сделаю тебе приятно…

Едва мы вселяемся в номер, как Вика тут же устремляется к бару. Вертит в руках вино, кривится:

— Пф-ф, Кристиан Паскаль… Могли бы в люксе предложить и что-нибудь покруче. Ну да ладно.

— А ты могла бы хотя бы день не пить.

— Это же всего лишь вино! — возмущается Вика, сидя по-турецки на широкой кровати. — Я же не напиваюсь в хлам. Один бокальчик всего. Для настроения. Я и так почти монашкой с тобой стала. Ты со мной не разговариваешь почти. Мне скучно и грустно. Герман!

Я устраиваюсь на диване с макбуком.

— Герман!

— Мне надо поработать, — не отрываясь, говорю ей.

— Мы отдыхать сюда приехали… праздновать… а у тебя одна работа на уме… А я?

Я не реагирую, работы и правда много. Спустя час или полтора Вика присаживается рядом, обвивает меня руками, мешает. Я аккуратно убираю ее руки.

Она развязывает пояс пеньюара, скидывает его. Отодвигает макбук, а сама усаживается мне на бедра, едва не касаясь лица голой грудью. На ней лишь стринги.

— Ну же, Герман, — томно тянет Вика, обдавая винным дыханием. — Я хочу, чтобы ты меня наказал…

— Я же сказал — я сейчас занят.

Ссаживаю ее на диван, беру макбук, поднимаюсь и иду в другую комнату.

— Герман! — выкрикивает она. — Ты — бесчувственный, ты… не любишь меня!

Приглушенные рыдания становятся все громче, надрывнее, затем слышу звон разбитого бокала. Обычно у меня без проблем получается не замечать ее концерты, но сейчас вдруг накатывает раздражение. И я ухожу в душ, чтобы ее не слышать. Пока моюсь, говорю себе, что надо быть с ней все же мягче. Хотя бы стараться. Хотя бы иногда. В конце концов, она не виновата, что ее отец затеял эту войну. Правда, так я себе говорю почти каждый