Мы замолчали и стали ждать нашего сокамерника, который вскоре тоже возвратился в камеру.

Итак, мы все стали ждать новых допросов. Что-то нам приготовили следователи-садисты Большого дома? Какие еще пытки могли изобрести нелюди репрессивного аппарата Ленинграда?

В течение дня нас не вызывали на допросы. В камере стояла тишина. Хотя была возможность разговаривать, желания говорить ни у кого не было. Какая-то апатия, безразличие к своей судьбе охватило всех нас. Ближе к вечеру была принесена еда. Ужин этот нельзя было назвать хорошим, но все же он был лучше той пищи, которую мы ели в районной тюрьме.

Почти сразу после ужина дверь камеры открылась, и в камеру вошли следователь вместе с надзирателем. Нам были розданы несколько школьных тетрадей и ручек.

На наши незаданные вопросы следователь сказал:

– Я прошу написать в этих тетрадях всё, что вы хотите, чтобы мы, следователи, знали про вас. Можете писать, можете не писать, дело ваше. Я даю на писанину время – целые сутки. Думайте и пишите. Вас в это время на допросы вызывать не будут. Пишите в основном то, что будет интересно нам, следователям. Не усугубляйте своё положение. Не делайте из себя мучеников. Вы все в силах достойно вести себя.

Больше он ничего не сказал, и вместе с надзирателем вышел из камеры.

Мы переглянулись между собой. Некоторое время в камере стояла тишина. Все обдумывали предложение следователя. Я не был готов к такому варианту пребывания в камере. Я ждал допроса с изуверскими пытками, … а тут такое странное предложение.

Первым прервал тишину Николай Иванович:

– Что же, дорогие мои, надо, очевидно пойти навстречу следователю. Каждый должен написать всё, что хочет. Я, например, буду писать дневник пребывания в тюрьмах – районной и этой. Терять мне нечего. Никаких сведений, конечно, я не напишу. Смешно давать какие-то факты следователю.

– Ты, Николай Иванович, прав, – сказал я. – Я тоже напишу дневник, а как его использует следователь, это его дело.

И остальные сокамерники поддержали идею Николая Ивановича.

В камере было светло – горело электричество – и вскоре перья зашуршали по бумаге – сокамерники начали писать в тетрадях. Хотя писать было сложно – столов не было. Пришлось встать на колени, положив тетради на нары. Всё это было для нас необычно.

Прошли сутки. Нас регулярно кормили, на допросы не вызывали, мы, как прилежные ученики, писали в тетрадях всё, что считали нужным. Я даже попросил надзирателя, чтобы нам принесли ещё тетрадей. Моя просьба была выполнена.

А потом со мной произошел необыкновенный случай.

На надзирателей, обслуживающих нас, я вначале толком и не смотрел. Надзиратель и надзиратель, серое безликое существо, правда, наделенное властью. Но они нас не били, и поэтому наше внимание на них не задерживалось. Нас всегда интересовали только следователи и конвоиры – источники зла и насилия.

Но постепенно я понял, что лицо одного из надзирателей мне знакомо. Он кого-то мне напоминал. Надзиратель в свою очередь смотрел на меня по особому, пристально, в упор… Я терялся в догадках. Судьба меня побросала по обширным территориям Руси, так что людей мне пришлось повстречать великое множество.

Но вскоре, хотя и с трудом, я вспомнил его. Этот надзиратель служил в моём кавалерийском отряде, был начальником разведки, и я ему очень доверял. Мне нравился метод его работы с людьми, в том числе и с военнопленными: человечность – его главное оружие. Этому же он учил и своих подчинённых.

Но однажды он попал в беду. Его стал изобличать начальник полка, обвинил в измене и шпионаже в пользу белогвардейцев. В то суровое время мой начальник разведки мог быть убит. Своими и ни за что.

Тогда мне пришлось приложить всё своё старание, умение ладить с начальством, использовать своё знакомство и с начальником штаба полка и даже с начальником штаба дивизии. Я спас своего начальника разведки от верной гибели. При прощании он сказал мне, что до самой своей смерти будет помнить меня.

Вот какой надзиратель был прикреплён к нашей камере.

А дальше – просто. Он шепнул мне, чтобы я сделал два экземпляра дневника: один он передаст следователю, а второй – наиболее полный, отнесет моей жене.

Разговор с надзирателем пришлось скрыть даже от сокамерников, чтобы не искушать их. Я тайно передал надзирателю три тетради, адрес моей жены сказал устно, чтобы не навлечь на нее и надзирателя беду.

Я был полностью уверен, что эти тетради найдут адресата. И хотя бы мои дети или внуки узнают о моей судьбе и о тех мучениях, издевательствах и пытках, которым я был подвергнут в последние дни моей жизни.

Получив дневники, следователь некоторое время нас не беспокоил. По-видимому, изучал наши дневники. Каждый из нас постарался в своей писанине, ведь мы в тайне надеялись, что тетради приобщат к делу, и у потомков будет возможность узнать о судьбе своих родных.

Через сутки на допрос был вызван Николай Иванович, затем, минут через десять был вызван другой сокамерник, хотя Николай Иванович с допроса еще не вернулся. Через некоторое время был уведён и третий сокамерник. Я ждал своей очереди. Какой вид репрессивного конвейера заработал, мне предстояло узнать в самое ближайшее время. Наконец, пришли и за мной.

Я приготовился к новому продолжительному допросу. Когда я оказался перед следователем, он взглянул на меня и спросил:

– Иванов, будешь мне говорить всю правду? Я внимательно прочитал твои тетради. Ты ничего не написал по существу. Ты только изложил свои переживания в районной тюрьме. Учти, Иванов, меня всё это абсолютно не интересует. Я жду, что ты начнешь говорить мне правду. Итак, слушаю тебя.

– Мне нечего сказать Вам, гражданин следователь, – начал я отвечать. – Всё уже мною сказано. Оговаривать себя я не буду, так как ни в каких заговорах не принимал участие. Я чист перед государством. Я не…

Не давая мне договорить, следователь прервал меня:

– Всё, Иванов. Можешь не продолжать. Сейчас тебя отведут в «думное» место. Времени у тебя будет достаточно для того, чтобы ты нашёл нужные для следствия слова и привел необходимые факты.

И вызванный звонком конвоир вывел меня из кабинета и повёл по длинному широкому коридору. Когда шли, я обратил внимание на то, что в коридоре около дверей камер стояли надзиратели. Некоторые из них смотрели в глазки, следили, чем занимаются заключённые внутри камер. А дежурные старшие надзиратели наблюдали за рядовыми надзирателями. Карательные органы государства не доверяли своим рядовым работникам!

Конвоир подвёл меня к надзирателю, тот открыл передо мной дверь камеры (как я думал). Однако это оказалась не камера. Это была полая статуя, как раз по моему росту. Надзиратель поставил меня в эту статую и закрыл за мной дверь. Я остался в темноте. Ногами я пошевелить не мог, руки также не могли менять своё положение. Я мог только слегка вертеть головой вправо и влево. Воздух, однако, в этот «уютный персональный карцер» поступал. Сколько придется пробыть в этом карцере, тесном и темном, я не знал. Конечно, меня поместили сюда не на несколько минут. Следователь был знающим садистом, своё дело выполнял умело, порции наказаний распределял “справедливо” каждому арестанту.