– Нельсон! – обратилась к обезьянке дива и погрозила пальчиком. – Даже не думай…

Ее слова потонули в громком реве.

– Готово?

– Нет! – грянул ответный хор.

Три женщины обернулись, ища источник переполоха. Шанс, уперев руки в бока, стоял у большого, ярко раскрашенного экипажа. Плащ он сбросил. Белая сорочка с рюшами распахнулась у ворота, длинные локоны он подобрал на затылке, связав чьим-то шнурком. На лбу блестели капли пота.

На крыше кареты – и на плечах друг у друга – стояли четыре акробата. Нижний, самый крепкий, упирался могучими ногами в крышу, верхний держал у глаза подзорную трубу.

– Давай ты, – скомандовал пятому Шанс, знаком отправляя его на крышу. – Полезай и скажи, что видишь.

Мгновение спустя щуплый мальчишка уже проворно карабкался по живой пирамиде.

– Ну, есть там что-нибудь? – крикнул мальчику Шанс, когда тот взял подзорную трубу из рук предпоследнего акробата. – Ты ищешь деревню Сен-Мишель. Там есть церковь со статуей архангела…

– Не вижу!

Шанс ругнулся.

– Ты следующий! – сказал он второму щуплому мальчишке.

– Еще один? – сказала дива и отвернулась. – Не могу на это смотреть.

Шанс и его друзья заблудились. Кучер правил экипажем наугад и где-то свернул не туда. А все потому, что у него не было карты: Шанс терпеть их не мог. Говорил, что они портят удовольствие. Уже смеркалось, деревни Сен-Мишель все не было, а Шанс строил пирамиду из акробатов в надежде, что они ее увидят.

Дива взяла пирожное «макарон» из хорошенькой бумажной коробочки, которая стояла посреди скатерти, и впилась в него зубами. Хрупкая меренга раскрошилась; крошки посыпались в вырез платья. Обезьянка тут же вскочила певице на плечо и сунула лапку в декольте.

– Нельсон, нахаленок! – воскликнула она и шлепнула его по лапе.

Но тот обвил мохнатыми лапками ее шею, прижался мордочкой к щеке, словно поцеловал, и был таков. Не будь певица так раздосадована его выходками, она могла бы заметить, как что-то волочится за ним по траве.

– Старая карга наверняка уже там. Нутром чую, – сказала волшебница, нервно вертя в своих тонких длинных пальцах серебряную монету, которая то исчезала из виду, то появлялась снова.

– Если она встретит девушку прежде, чем до нее доберется Шанс, то наверняка отравит ее душу сомнениями и страхами, – подхватила дива.

– А эта Изабель, она сильная? – поинтересовалась актриса.

– Я слышала, что да, – откликнулась волшебница. – Достаточно ли она сильна, вот в чем вопрос.

– Он так считает, – сказала дива и кивнула в сторону Шанса. – Но это как посмотреть. Сами знаете, чего стоит вырваться из лап старой карги. Всякому, кто это задумает, придется выдержать настоящую битву, и нам с вами это известно не понаслышке. А в битве случаются и раны.

И она подняла рукав. Безобразный шрам змеился по ее руке, от запястья до самого плеча.

– От моего отца, на память. Он погнался за мной с ножом и ударил меня, когда я сказала, что не пойду в монастырь, как он того хотел, а поеду в Вену и буду учиться пению.

Волшебница отогнула ворот жакета и тоже показала шрам, блестящий, синевато-багровый, прямо под ключицей.

– Камень. Пущен рукой священника, который называл меня дьяволицей. А все потому, что горожанам мои чудеса нравились больше, чем его.

Пальцы актрисы потянулись к золотому медальону, пристегнутому к ее куртке над сердцем. Открыв его, она показала другим миниатюру – двое очаровательных детишек, девочка и мальчик.

– Это не шрам, но рана, которая никогда не исцелится, – сказала она, и в ее глазах заблестели слезы. – Мои дети. Судья отнял их у меня и отдал пьянице-мужу. Ведь только безнравственная женщина выставляет себя напоказ на сцене.

Волшебница притянула актрису к груди, поцеловала в щеку и утерла ей слезы платком. Потом скатала платок в комочек и зажала его между ладоней. Когда она снова раскрыла их, платок исчез, а на его месте шевелила крыльями большая белая бабочка.

На глаза у трех женщин бабочка вспорхнула, и ветер понес ее в поле.

Она пролетела мимо обезьянки, которая забавлялась с ниткой жемчуга. Мимо скрипача и трубача, мимо повара, ученого, мимо трех балерин – у всех были свои шрамы.

Мимо человека с янтарными глазами, который ярился на наступающий вечер. Ругательски ругал предательницу-дорогу. И продолжал строить башню из людей.

Улыбка, не столь заметная, но дерзкая, раздвинула полные губы волшебницы.

– Вот так мы поступаем со своей болью, – сказала она, следя за полетом бабочки. – Превращаем ее в нечто прекрасное.

– В нечто значительное, – добавила дива.

– Не даем ей пройти бесследно, – прошептала актриса.

Когда спустилась ночь, Судьба пила ромашковый чай в компании мадам Ле Бене, Шанс все еще искал дорогу в Сен-Мишель, а Изабель, стоя у себя на кухне, с тревогой поглядывала на сестру.

Как и всегда по вечерам, Тави сидела у очага с раскрытой книгой на коленях. Однако сегодня морщинки на ее лбу казались глубже, круги под глазами – темнее.

Тави с детства жила среди книг, не пуская никого в свой мир, но с тех пор, как уехала Элла, она еще глубже ушла в себя. Порой Изабель казалось, что сестра гаснет, подобно углям в очаге, и она уже начинала бояться, что в один прекрасный день, обернувшись, увидит вместо Тави кучку пепла, которая разлетится от первого же сквозняка.

Сестры были погодками и внешне очень походили друг на друга: медно-рыжие, лобастые, с веснушчатым носом и глазами цвета крепкого кофе. При этом Тави была выше и тоньше в кости, а Изабель отличалась более крепким сложением. Характерами они разнились куда сильнее. Тави была отстраненной и сдержанной, Изабель – совсем наоборот.

Раскладывая на тарелке ломтики ветчины, яблока, хлеба и сыра, чтобы отнести их наверх, в спальню матери, Изабель ломала голову над тем, как разговорить сестру.

– Что ты читаешь, Тав? – поинтересовалась она.

– «Краткую книгу восполнения и противопоставления» персидского ученого Аль-Хорезми, – не поднимая головы, ответила Тави.

– То-то я вижу, увлекательное чтение – не оторваться, – поддразнила ее Изабель. – А кто такой этот Аль-Хорезми?

– Отец алгебры, – ответила Тави, оторвавшись наконец от страницы. – Хотя многие полагают, что на это же звание мог претендовать и греческий математик Диофант.

– Забавное слово – «алгебра». Тебе так не кажется? – ляпнула Изабель наугад, лишь бы не дать Тави снова уйти в молчание.

Тави улыбнулась:

– Арабское. «Аль-джабар» по-арабски значит «воссоединение разделенных частей». Аль-Хорезми верил, что разделенное всегда можно соединить, главное – правильно составить уравнение. – Ее улыбка слегка померкла. – Если бы это было верно и для людей…