Он хохотнул, но лицо разгладилось, исчез оскал, только дёргалось левое веко, и Семиусов по-прежнему озирался окрест в великой тревоге и беспокойстве.

— Что мелешь?! — Рычков неловко свалился с дьяка наземь, гузном. — На дыбу захотел?

— А доведёшь? — Семиусов подобрался в тёмный ком, только голова с растрёпанным волосьём вертелась по сторонам. Говорил он устало и равнодушно…

— Ну?! — подал голос Шило. — Толкуй чернильная твоя душа… Дыбу недолго и здесь смастерить…

Семиусов вздохнул, горько, по-бабьи. Утёр сопли и слюни. В стороне тихонечко забормотал Крюков: «…святый боже, святый крепкий, святый бессмертный…». Темнота насторожилась и, казалось, придвинулась ближе, сбивая неприкаянных охотничков в тесный гурт испуганных животных.

— Степку Рукавицина помнишь, поди?! — подьячий ухватил Ваську за полу плаща.

— Нет.

— Ишь ты, позабыл… А в поруб к кому лазал?!

У Васьки захолодели руки. Он разом припомнил, как корячился по осклизлым ступеням наверх, отбиваясь факелом от наседающего кликуши, со спины которого в отхожую яму сыпались черви.

— Помнишь, — осклабился Семиусов, — Молодец…

— Что с того?

— Юродивый Степашка — дворовый ближний человек господина воеводы Василь Фёдорыча Баратянскго…

Рычков качнулся в сторону подьячего.

— …и за два месяца до явления твоего в Соли Камской, — заторопился дьяк, вздрагивая тощими плечами, — Отправил воевода-батюшка князь Баратянский верных людей изведать, а куда деваются посадские, пришлые, казачьего круга и иные людишки. Без всякого следа деваются, и на старой Бабиновой дороге их никто более не видал, ни в Тоболе, ни в прочих местах Сибири. А в начальные люди над ними поставил как раз Рукавицина…

— Брешешь! — деланно усомнился Васька.

Драный батогами, катом замордованный, и гниющий заживо кликуша, вполне годился по мнению Васьки в ближние воеводины люди, от которых он немедленно отказался, как только близко замаячил человек из Тайной канцелярии. Примеров тому — не сосчитать, но странно всё же было.

— Пёс брешет, — сказал Семиусов, — А я говорю, что через шесть седьмиц возвернулся Рукавицин один из всей партии в самом непотребном образе в Соль Камскую, но к благодетелю своему не поспешил, а утёрся прямиком на Усолку, к настоятелю Феофилу, коего смущал смрадными и путанными речами и выказывал берестяную грамотку с неясными знаками, смысл коих, по своему речению, сам же и пересказывал… На беду, подслушал всё это случайный дьячок, и потекла в столицы ябеда, о которой никто не ведал: ни воевода, ни Свешников, ни сам настоятель, инако…

— Что?!

— Не было бы всего этого! — Семиусов взмахнул костлявыми руками, словно ворон, — И тебя бы тут не было!.. И я бы, дурак, на мзду не польстился за тобой скрадывать…

Подьячий разнюнился, засопливел. Крупные слёзы потекли по лицу, застревая в щетине и влажно поблёскивая.

— Далее говори, — Васька остался холоден к его терзаниям.

— А нечего говорить, — всхлипнул Семиусов, — Опознали его случаем. Когда стал кликушествовать принародно. Взяли его за приставы — толку не добились. На дыбу взяли, но ничего нового не дознались. Рёк по притче о сеятеле, про злаки, плевела и семена антихристовы, да пророчествовал про апокалипсис из откровений Иоанна, да не в день Страшного суда, а чуть ли не назавтра всем, кто не спасётся. Грамотки при нём не обнаружилось, хоть и была, верно. Ничего более не показал, что сталось с его ватагой — тоже ни словечка не вымолвил, только смеялся, как смеялся, когда дознавали про скит и старца Нектария…

— А ты почём знаешь?! — спросил Шило.

— За рупь с полтиною! — ощерился дьяк, и тут же сник. — Я те пыточные листы записывал… И жёг их государь воевода при мне, там же, в допросной. Да ещё посулил язык отрезать, коли стану болтать…

— Что ж болтаешь? — усмехнулся Рычков. — Али кого стал больше бояться?

— Теперь уж всё равно, — всплеснул рукой Семиусов. — Не выйти отсель… Далече ты нас завёл, господин асессор…

— Куда? Почему воевода ход делу не дал? Зачем листы жёг?! Кто ещё в сговоре?!

— Какому делу! — вскочил Семиусов, визжа. — О чём?! О сказках и легендах зырян?! О поношении государя древней чудью?! В уме ли ты, господин асессор!? Сказки воевать!

Он засмеялся сипло и громко. Кроны сосен зашевелились над головами в бледнеющем небе с гаснущими звёздами.

— Попал ты, господин, как кур в ощип! — плевался подьячий словами. — Ежели с такими байками в Питерсбурх возворотишься, то тебя же первого на дыбу и вздёрнут! Потом приберут всех прочих: и воеводу, и капитан-командора и казацкого голову. Может, и до Феофила государевы руки дотянутся, а толку-то?! Да и приберут ли? Потечёт вслед тебе в царские руки от верных людей другая ябеда: как бражничал, да буянил, от дела отлынивал, как завёл в лес людей себе на потребу, да всех погубил. И свидетельства будут, и челобитные, кровью подписанные… Нет, батюшка, тебе отсюда только два пути: либо вперёд, на смерть лютую неведомую, либо назад поскорее в Соль Камскую, а там уж — и с воеводою, и с воинским начальством и прочим чиновным людом составить бумагу, мол, так и так, нет никакого заговора и исхода людского нет, а есть облыжный наушник, который желает тайно преподобного Феофила извести, для чего и составил свой донос в Канцелярию Государевых тайных дел. Допросные и пыточные листы того дьячка мы со всем удовольствием к твоему доношению приложим и самого дьячка в кандалах с столицу свезёшь, а? Господин асессор. На том дело и кончится! Ко всеобщей благости, и тебе профит, только бы к дощанику поскорее…

Вихрь прошёлся над головой Рычкова, звонкой оплеухой снесло Семиусова в торока, только хекнуть успел. Завозился там, захныкал…

— Гляди какой, ушлый, — пробубнил Шило, отирая руку о чекмень. Рычков не пошевелился, думал.

— Ага, тактик, — сказал он через мгновение, брезгливо толкая ногой копошащееся тело. — Ты, десятник, лучше подумай, какую сказку сочинит этот чернильный клещ, коли он до воеводы доберётся, а мы — нет…

В мешках ожидающе притихло. Боязливо и трепетно.

Шило кашлянул в бороду.

— А не один ли нам хер, Василий… как тебя по отечеству? — сказал он.

Рычков вспоминал долго. От неожиданности…

— Сын Денисов, — признался он, — А тебя?

— Однако тёзки мы почти, — ответил казак. — Денис, сын Васильев…

— Ага, ну так, да, оно конечно, — Рычков почесал в затылке. — Но хорошо бы нам, Денис Васильевич, понимать супротив кого идём…

Они опустили головы, вглядываясь в бледнеющую темноту, с тем чтобы угадать в складках мешков и полотнищ скрюченную фигуру дьяка. Там долго ничего не шевелилось, потрескивали угли в костре, хрустела хвоя под шагами Портнова — он ходил дозором вокруг, неустанно, молча. От ручья