истошные крики. Появлялись и трескались, появлялись и трескались, а вскоре и вовсе покинули чернеющий небосвод.

Толпа вопила, наступая на эти осколки, а должна была на них танцевать. Они уклонялись и отмахивались от падающих с неба стекляшек, но могли поймать их и загадать желание. Конечно, это были не целые звезды, но неужели в них больше не осталось той самой музыки? Ведь и хрустальную вазу можно собрать по частям и склеить обратно так, что под рукой мастера будет не заметно ни одного надкола. «Прекрасная ваза» – скажете вы, глядя на нее совершенно не осознавая, что только что это произведение искусства было всего лишь бесхозной кучей мусора.

А значит звезды не надо выдумывать – их можно сложить из того, что уже упало под ноги беснующейся толпе.

Дубай закрыл глаза и принялся собирать осколки павших мелодий. Первая стекляшка поднялась к небесам, маленькая и беззвучная, лишь чуть-чуть подрагивающая на знакомом темном полотне. За ней взлетела вторая, плавно кружась вокруг своей оси. Еще осколок, еще и еще – все они дрожали, боясь начать новую мелодию, а Лев боялся порезаться ими и выронить смычок. Он аккуратно сближал их, как ювелир перебирает совсем маленькие драгоценности, подносил друг к другу пять осколков музыкального вступления. И наконец, они сцепились, родилась новая звезда, новая композиция. Смычок смело бегал по струнам, то медленно, то быстро, все больше и больше стекол соединялись, а получившиеся из них звезды, причудливыми спиралями, скользили по своду.

Бегущие становились меньше, взрывы становились тише. Суета в душе музыканта умирала, уступая место умиротворению среди хаоса. Никто не замечал его, но это было и не нужно – он играл для себя.

Люди были карликами на его большой ладони, и в любую минуту Лев мог сжать кулак и аккуратно убрать их в карман, распрощавшись с всеобщим волнением. Они бы сладко заснули в складках его пиджака, слушая эту незатейливую, плавную мелодию. На другой ладони были снаряды – их бы он сжал не так бережно, и они бы взорвались в его руке, опалив только некоторые участки кожи, и настала бы тишина. Только он и музыка. Наедине.

Звезды полностью разукрасили небо, сверкали, разбивались уже по желанию их повелителя и снова собирались вместе. Но этого было мало. Наконец, они сложились, образовав одну огромную звезду – финальную часть мелодии, медленно затихающую и затухающую.

Лев не открыл глаз, а просто остался стоять на коленях.

Один.

В тишине.

Он убрал взрывы и панику, осталась только пыль.

Годовщина Октябрьской революции

Шестнадцатое октября – эвакуация из Москвы. Война подбиралась к востоку.

Но даже неумолимо приближающаяся неразбериха не в силах была помешать одному важному, хорошо известному большинству событию. Седьмое ноября, дата парада в честь Октябрьской революции, после которой войска должны были отправиться сразу на фронт. Не более и не менее чем акция для поднятия боевого духа.

Большие сложности вызвало само проведение парада, в частности большие опасения были насчёт немецкой авиации, которая могла нанести удар по площади с целью уничтожения советского руководства. В связи с этим с пятого ноября советская авиация наносила упреждающие бомбовые удары по аэродромам немецких войск. К тому же за день до парада метеорологи сообщили, что 7 ноября ожидается низкая облачность и сильный снегопад, всё это несколько разрядило обстановку.

В ночь перед парадом были расчехлены и зажжены кремлёвские звёзды, также была убрана маскировка с мавзолея Ленина. Согласитесь, беснующийся народ ожидало по истине грандиозное событие, всеобщее сплочение под пеленами страха.

Торжественный марш войск в восемь утра на Красной площади открыли курсанты артиллерийского училища. С развёрнутыми знамёнами, под боевые марши, исполняемые оркестром штаба МВО под управлением Василия Агапкина, шли по главной площади страны артиллеристы и пехотинцы, зенитчики и моряки. Затем по Красной площади двинулись конница, знаменитые пулеметные тачанки, прошли танки Т-34 и КВ-1. В параде приняли участие батальоны курсантов Окружного военно-политического училища, Краснознаменного артиллерийского училища, полк 2-й Московской стрелковой дивизии, полк 332-й дивизии имени Фрунзе, стрелковые, кавалерийские и танковые части дивизии имени Дзержинского, Московский флотский экипаж, Особый батальон военного совета МВО и МЗО, батальон бывших красногвардейцев, два батальона Всеобуча, два артиллерийских полка Московской зоны обороны, сводный зенитный полк ПВО, два танковых батальона резерва Ставки, которые к 7 ноября прибыли из Мурманска и Архангельска.

Уже известный нам Человек напутствовал:

– Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

Его голос в полнейшей тишине звучал над площадью. Люди пытались запомнить каждое слово этой речи, чтобы потом, находясь на грани собственных возможностей, возобновить их в памяти, как живительную влагу, испивая каждое услышанное слово.

Скульптуры в бомбоубежище

Лампочка мигала, не переставая. Мгновение – пугающий мрак, мгновение – завораживающая картина отпечатанного на лицах безумия. Прерывистое дыхание, запирающее слова глубоко в горле, топило мысли и пытающиеся начаться разговоры.

Антон Палицкий напрягал память, пытаясь воспроизвести в голове тот момент, когда бегущая по улице толпа понесла его вперед, как сшибающее корабли течение. Пытался вспомнить, как люди кидались в рассыпную, думая, что смогут укрыться в маленьких двориках, как он оказался в этом подвале, потолок которого содрогался чуть ли не каждую секунду, оповещая находящихся здесь о том, что где-то там, прямо над их головами рвутся снаряды.

С дрожащими поджилками дирижер разглядывал лица: нахмуренные и задумчивые мужчины, обездвиженные от горя и страха женщины, маленькие, не пойми с чего замолкшие дети и спокойные, как сама смерть, старики. Первая, пухлая розовощекая девушка, теребившая себя за подол платья, вжалась в угол, куда-то туда, куда не доставал свет маленькой лампочки. Мужчина с портфелем, с маленькими впалыми глазами, не мигающими все это время, слегка приоткрыл рот, втягивая через него маленькие струйки подвального воздуха и сырости. Все они – вылепленные войной неумелые скульптурки с потрескавшимися лбами. Они разучились смеяться, знал Палицкий, но думал, что никогда и не умели.

На ступеньках, у самого входа, стоял милиционер – живая кукла театра теней – и изредка выкрикивал что-то на улицу. Тогда, содрогнувшись, в тесное бомбоубежище вваливались еще несколько человек и, заняв свои места на общем пьедестале, застывали, как неприметные экспонаты заброшенного музея.

Еще раз мигнув, лампа погасла.

Свет опустил на глаза горожанам тяжелые веки.

Теперь оставались только звуки: взрывы бомб и крик дежурного милиционера.

Сумасшедший

Только