– Как же ты носишь его в сумке? Его же можно потерять. Украсть, в конце концов, могут.

– Его нельзя украсть. Однажды какой-то воришка разрезал у меня в автобусе сумку и попытался его вытащить. Знаешь, как он закричал! Крест обжег ему руку! У него на ладони остался красный знак, как будто клеймо выжгли. Этот крест чует плохих людей. И дом мой очистить он мне помог...

– Как это было?

– Я внимательно осмотрела всю мою комнату, и на медной ручке рамы снаружи обнаружила длинный волос, завязанный узлом. Он был не человеческий – какой-то жесткий и странный, как будто собачий или волчий. Я ожидала, что найду его, и знала, что ни в коем случае нельзя дотрагиваться до него руками. Или позволить дотронуться до меня. Потому что он был как живой! Я взяла его пинцетом, а он начал извиваться! Я дотронулась до него крестом и он вспыхнул. И мгновенно сгорел, даже без запаха. Потом я тщательно вымыла все в доме и собрала весь сор до мельчайшей пылинки. Все это сожгла в камине, набросав туда цветков пижмы и бузины, плакун-травы, девясила. Пепел выгребла и развеяла в полнолуние в ельнике со словами: "Прими, колдун, свои чары обратно". После этого я сама освятила воду своим крестом, обошла все углы в доме, обрызгала все углы святой водой и трижды прочитала в каждой комнате наговор против нечистой силы. Священника не приглашала. И ты знаешь, помогло! Я просто чувствовала, как с каждой отвоеванной комнатой свежий воздух врывается в наш дом, как будто раньше что-то не давало ему туда проникнуть.

А через неделю приехал папа. Я боялась, что с его приездом все неприятности начнутся снова, что Агей попытается причинить зло отцу. Но ничего не произошло. Видно, мой крест оберегал всех нас. Но я знала, что спокойствие это – до поры до времени, и мне нужно собираться в Россию. Я сказала отцу, что собираюсь изучать русский фольклор. Что в будущем собираюсь поступить в университет, а сейчас записываюсь на курсы изучения русского языка. Знаешь, как он обрадовался! Он просто прыгал вокруг меня! Он ведь помешан на всем русском. Хочет возрождать здесь старообрядческие общины, церковь в одном селе построить. Он даже не знает ничего, что творится с его дочерью. И слава Богу, что не знает. А то он с ума сойдет. Папка у меня замечательный. Понравился тебе?

– Очень, – соврал Демид. Мистер Ежов был человеком, безусловно, основательным и приятным. Но вот машину своей дочке ненаглядной мог бы и получше дать. Американцы, они все жмоты.

– Ну и славно. Знаешь, как деревенские мужики его любят! Они часами могут о чем-то разговаривать, он для них совсем свой.

– Свой в доску. У нас это так называется.

– Свой в... доску? Надо запомнить. – Янка уютно устроилась на подушке. – Дем, расскажи мне что-нибудь, – сказала она сонным голосом. – Только не страшное.

– Ладно... Хочешь, расскажу, как монах Бодхидхарма беседовал с великим императором У-ди? Это не страшно, честное слово.

Яна заснула через пять минут под тихий рассказ Демида. Она свернулась калачиком и лицо ее приняло по-детски безмятежное выражение. Дема прикрыл ей ноги покрывалом – осторожно, чтобы не разбудить. А потом погасил лампу, прилег на диван и сразу заснул.

Демид проснулся от мягкого прикосновения к щеке. Демид уловил нежный мятный аромат. Демид вспомнил все, что случилось с ним и понял, что счастлив.

Демид открыл глаза и увидел Яну.

С ним случилось то, что он встретил Яну.

Она сидела рядом с ним, на краешке дивана, и улыбалась. На ней была длинная белая майка, а на майке были нарисованы голубые крылышки с оранжевой надписью "TORONTO FLYERS". Две буковки "R" поднимались возбуждающими бугорками на груди девушки. Майка едва прикрывала длинные загорелые ноги Яны.

Демид понял вдруг, что счастлив не совсем. Что есть еще кое-что, что он может получить, и что сделает его еще более счастливым. Окончательно счастливым.

Если Яна, конечно, захочет.

А она должна захотеть. Она не может не захотеть его.

Но это потом. Потом. Нельзя спешить, потому что счастьем тоже можно подавиться. Насмерть.

– Доброе утро, соня. – Янка наклонилась к Демиду и провела рукой по его волосам.

– Яна... – Дема взял руку девушки и поцеловал ее в ладошку. – Здравствуй, Янка. Значит, ты мне не приснилась?

– Приснилась. Сейчас превращусь в страшное чудовище.

– С голубыми крылышками?

– Вставай, фантазер, – засмеялась Янка. – Я приготовила завтрак.

Демид откинул голову и закрыл глаза.

"О Боже, мечты сбываются. Конечно, это будет пережаренная яичница!"

Но на завтрак была не яичница. Яна сделала несколько больших бутербродов, переложив колбасу и сыр листиками петрушки. И заварила чай. Дема сполоснул физиономию в ванной и критически посмотрел на свое изображение в зеркало.

"Да, конечно, не Том Круз. И побриться не мешает. Ладно, двухдневная щетина сейчас в моде!"

Дема бесшумно вошел в кухню. Яна стояла, повернувшись спиной к двери, и смотрела в окно. Мягкий утренний свет проникал сквозь одежду и обрисовывал ее тонкий силуэт. Демид мысленно обвел эту картину в рамку, назвал ее "Девушка, которую я хочу" и повесил на стену в своей комнате.

Яна повернулась, и Демид быстро отвел взгляд, изобразив, что дьявольски заинтересован бутербродами.

– Ну, мистер Холмс, каков ваш план действий? – спросила Яна. Она откусывала от бутерброда небольшие кусочки и запивала их горячей жидкостью. Взгляд ее был лукавым. Она смотрела на Демида как на забавную зверушку из зоопарка. Так детишки смотрят сквозь толстое поцарапанное стекло на удава, заглатывающего мышь. Дема запихал бутерброд в рот и чавкал, пытаясь запить его чаем и прожевать.

– У меня ешть ошлишное прежложение. – Дема наконец-то проглотил хлеб и вздохнул свободно. – Берем машину, едем к одному ханурику. Он свихнулся на колдунах и магии. Конечно, сам он ничего нам дать не сможет, но, может быть, назовет пару подходящих людей.

– "Ханурик"? Это что такое?

– Увидишь – поймешь.

– Дем, – помолчав и собравшись с мыслями, сказала Яна. – Спасибо, что остался со мной переночевать. Мне одной бывает очень страшно.

– Не за что. Это теперь моя обязанность – охранять тебя днем и ночью. Надоем тебе еще до смерти.

– Дема, я спала спокойно? Ничего странного ночью не происходило?

– Нет, вроде бы. А что такое? Что могло случиться?

– Да ничего. Все хорошо. – Яна попыталась изобразить улыбку, но глаза ее не улыбались.

* * *

Они долго петляли по узким улочкам старого города, осторожно переезжая через огромные выбоины, сохранившиеся здесь с незапамятных времен. Большинство домов явно пережили свой век и нуждались в ремонте. Но в самой атмосфере тихих улиц, спрятавшихся в тени тополей, витал неумерший дух российского провинциального гражданства. Многие поколения людей рождались в этих домах, гоняли босоногими пацанами по пыльным обочинам, вырастали, заводили детишек, и незаметно старились. Некогда эти дома принадлежали людям зажиточным – те выстраивали их на зависть бедным соседям, и само строение говорило о солидности хозяина. Отштукатуренный первый этаж с полукруглыми окнами предназначался для кухни, подсобных помещений, а часто и для бакалейной либо скобяной лавчонки. На втором же этаже размещались светелки и гостиная с непременным пузатым самоваром. Выглядывая из окон второго этажа, гордый российский мещанин обозревал окрестности, заполненные мельтешащим людом, и чувствовал себя вознесенным над земной суетой. Но за полтора столетия домишки перекосились, словно параличные старики. На фоне выступающих за их спинами серых многоэтажных параллелепипедов они выглядели архаично и настороженно. Да и народ жил здесь уже не тот – энергичные жители давно перебрались в новые бетонные кубики и наслаждались горячей водой, канализацией и мусоропроводом. А в обветшавших сырых комнатушках с провисшими потолками ютились старушки, спившиеся мужики, да малоимущие молодые семьи, с отчаянья снявшие по дешевке квартиру и теперь ежечасно бегающие за водой к колонке, чтобы стирать пеленки своего недовольного младенца. Городские власти были не в состоянии расселить отсюда людей и начать новое строительство, ибо в каждой крохотной квартирке оказывалось прописанным такое количество родственников самого разного калибра, что хватило бы заселить целый подъезд девятиэтажного дома.