— Лео, дюжину бесенят тебе в печенку, — пробормотал Лис, пытаясь унять сбившееся дыхание, — нашел время малевать. Что у тебя там?

— Один тайный знак, погоди, я должен закончить…

— У тебя считаные минуты, а ты решил нарисовать герб семьи Пикколомини[23]? Что в нем тайного? Они его лепят на каждую свою побрякушку.

— Действительно, это след от украшения. Он обнаружился на подкладке безъязыкого покойника, хочу зарисовать для памяти. Я уже видел такой знак раньше, и Пикколомини не имели к нему никакого отношения… — Леонардо осекся и удивленно смотрел, как Везарио, вырвав из его рук грифель, быстро заключил все пять полумесяцев в крестообразное поле, и разочарованно заметил: — Ты все испортил! Лунные знаки надлежит заключить в овал.

— Ничего подобного. Пять полумесяцев: три в вертикальный ряд и два сбоку по центру на крестообразном лазоревом поле — герб паскудной семейки Пикколомини, просто поле было сделано из эмали и не оставило отпечатка, а сама побрякушка могла быть хоть овалом, хоть треугольником. — Везарио удовлетворенно потер руки. — Лео, я все понял, дружище!

Перед самым приездом папского легата Пикколомини отправили во Флоренцию юнца с каким-то поручением. Мало того, что родственники этой семейки расползлись как плющ по Сиене и Неаполю, как минимум двое из них выбились в кардиналы. Представляешь, что это значит?

— Что Рим, Неаполь и Савойя наконец сговорятся, заключат военный союз и превратят нашу добрую старушку Флоренцию в груду камней, — вздохнул Леонардо, но неутомимый Везарио ободряюще поднял вверх указательный палец:

— Нет! Мы первыми известим его Великолепие об этом прискорбном происшествии, он успеет принять меры. — Лис опустил ладонь на плечо живописца. — Ты сделал богоугодное дело, Лео. За него тебе многое простится. Скорее, идем в палаццо ди Медичи, упадем в ноги к мастеру церемоний и будем умолять проводить нас к самому…

— Ты делай, как знаешь, а я возвращаюсь в тюрьму.

— Далась тебе эта тюрьма?

— Пойми, я поклялся христовой кровью, что не сбегу!

— Постой, — Везарио порылся в складках своего одеяния, извлек пузырек из мутного стекла, встряхнул и протянул Леонардо.

— Что это? — За мутным стеклом можно было разглядеть кристалл алой субстанции.

— Кровь Иисуса, — сообщил Везарио и указал на затертую латинскую надпись так, словно речь шла о предмете совершенно обыденном. — Унаследована одним моим знакомцем от предка, истоптавшего всю Святую землю. В силу финансовых затруднений он уступил сею великую реликвию мне. Попроси о прощении, отзови свою клятву, иди со мной или спокойно дожидайся решения его Великолепия в собственном чулане.

— Лис, мы оба знаем, что это жалкая, дешевая подделка.

— Как посмотреть, Лео, как посмотреть. Взгляни, к примеру, на эти поленья. Домовладелец считает их огнем в своем камине, плотник узрит в чурбаках новый табурет, а лесник — березу. Следует разделять суть и сущность, как тому учил Святой Фома. Вещи по своей сути лишь то, чем их считают люди…

Он был вынужден прервать изложение философских начал, когда Леонардо с силой пнул груду чурбаков у стены. Деревяшки разлетелись в разные стороны, обнажив небольшое подвальное оконце.

— Погоди! Что ты делаешь?

— Смотрю на эти поленья и вижу путь… — Он соскользнул вниз и исчез.

* * *

… и путь наш во мраке… — прошептал Леонардо, погружаясь в вязкие объятья темноты. В его душе больше не было страха — пугает не темнота, а неизвестность. Но сейчас он был вооружен собственноручно начертанным планом подземелья и отличным факелом, в свете которого двигался по подземному коридору. На этот раз дорога до зеркального зала не отняла много времени, но перед последним проходом — узким и низким, как лисья нора, он замер и отпрянул назад. В центре зала ему примерещилась фигура коленопреклоненной синьоры. Был это древний призрак или нечто ему только пригрезилось из-за туманного облака над подземным ручьем?

Пустая игра света…

Он позволил виденью рассеяться в темноте и, прежде чем сделать новый шаг, высоко поднял над головой факел. Пламя многократно отразилось в шлифованном камне и наполнило все вокруг светом, тревожным, как зарево пожарища. Зал имел форму овала, отшлифованные до зеркального блеска каменные стелы, общим числом пять, были установлены вдоль стен через равные промежутки. Шестым было стальное зеркало с волнистой поверхностью. Леонардо специально остановился перед ним, несколько раз повернулся, разглядывая искажение привычных телесных пропорций, которые так напугали его в прошлый раз. Ему показалось, что это немилосердное зеркало изменило местоположение и теперь стоит напротив входа в самую просторную из боковых галерей. Впрочем, ужас, который он испытал в зеркальном зале несколько часов назад, мог заставить его ошибиться. Он миновал еще одну галерею и отбросил факел — просмоленная пакля противно зашипела в луже. Прямо над его головой располагался потайной лаз в камеру. Под хлопанье крыльев взбудораженных летучих мышей ему пришлось несколько раз подпрыгнуть, прежде чем он уцепился за край лаза, подтянулся на руках и выбрался в неуютную камеру. Передвинул топчан и долго ощупывал и простукивал стену, чтобы заставить непослушную плиту вернуться на место. Затем зарылся в солому и предался размышлениям о ночном светиле.

Что ему известно о лунном свете, сером, как пепел, и прохладном, как серебро?

* * *

В пору древности египтяне наделяли силой Луны богиню Исиду, а финикийцы свою матерь — богиню Кибелу. В детстве Леонардо случилось сильно захворать, дед усадил его в повозку и отправил в соседний городишко, где хранилась статуя Святой Девы, которую все окрестные поселяне считали чудотворной. Лик ее был черен и прекрасен, а одежды украшал серп молодого месяца. Говорят, что статую изготовили еще во времена гонений на Христову веру. Долгие годы она была сокрыта в земле, дерево успело почернеть, пока однажды невинные дети не обнаружили эту драгоценную реликвию, собирая ягоды. Когда маленький Лео подрос достаточно, чтобы называться отроком, то услышал и другие истории о Черной Деве: до сих пор существуют люди, которые хранят верность древней вере, тайком возносят молитвы жестокой Богине-Матери Кибеле и проливают жертвенную кровь на ее алтарь.

Дремота взяла верх над узником.

Ему грезилось, как прекрасная дама раскачивается на молодом месяце, словно на качелях. Она облизывает разгоряченные губы языком, раздвоенным подобно змеиному жалу, а обагренные кровью облака ласкают ее босые стопы…

* * *

Заключенного пришлось долго трясти за плечо, чтобы разбудить. Его веки слиплись ото сна и не хотели открываться. Леонардо с точностью понял, в какой из миров угодил, когда тюремный сторож протянул ему ковш с водой для умывания — не такие нынче времена, чтобы приличного человека мордовали в тюремном застенке. Бывший заключенный зевнул, оглянулся на каменный пол — ничто здесь не напоминало о лазе, все ночное приключение показалось ему дурным сном — и освободил камеру. Внутрь тут же вошла хмурая, костлявая женщина, судя по всему, супруга сторожа, принялась сгребать солому и подметать. Да, времена меняются, но тюремные камеры долго не пустуют, сюда уже везут нового узника.