Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нам так повезло с Артуром, он настоящий друг семьи и много раз это доказывал. Без него сейчас было бы очень тяжело, во всех смыслах. Жена… Твоя мама и бабушка с ума сходили, смотря на картины по телевизору они вспоминали все причинённые когда-либо обиды, каждый свой порок и сокрушались над тем, что так давно минуло… Артур сумел утешить их, объяснив, что это и есть тот талант, что вознёс тебя к славе – бесконечность смыслов, способная показать зрителю тысячи сюжетов одной только картиной. Надеюсь, ты и вправду не держал на нас зла, мы ведь простые люди, причиняющие боль и оскорбления по глупости, а не из злого умысла. Почему я всю жизнь был идиотом и только когда стало слишком поздно заговорил с тобой, показывая, насколько расположен к чувствам, человеческому теплу?..
Голос захлебнулся в соленой воде, и музыка заиграла много громче, скрывая… Скрывая за собой рыдания. Скорбь в душе обернулась ледяным айсбергом и только это тёплая, уносящая вверх музыка одаряла самым странным видом наслаждения, счастья. Стоит вернуться в жизнь, времени становиться все меньше и меньше, к счастью, клубок уже значительно уменьшился, его тоже осталось немного.
XXIV
Утром меня осенило, ведь я так упорно добивался свободы не ради гордого одиночества или во имя красивой трагедии, вовсе нет. Сразу за этой мыслью я договорился встретиться с Маргаритой, её голос сиял, она ждала моего звонка. Во мне тоже появился свет и улыбка на лице, весь день мне не нужна была музыка и смог позволить мыслям течь своим руслом. Наконец-то я нашёл лекарство и мои фантомные боли уйдут раз и навсегда.
Улица уже освещается фонарями, я иду на встречу к ней, ровно, без ропота. Она старательно принарядилась, никогда я ещё не замечал столько усилий для одной лишь встречи, сам бы точно не решился на такой подвиг. Мы встретились стоим друг напротив друга, мой взгляд косит куда-то мимо, её всецело меня проглаживает. Она открылась для объятий, я, не раздумывая нырнул по инстинкту. Маргарита пылкая, влекомая, я же рационально холоден и все равно повторяю те выученные объятия любви с невероятной точностью, как если бы на самом деле был влюблён. Взявшись за руки, всё по той же привычке мы идем, ничего даже близко схожего с той страстью не разгорается в груди, странно. Остановились, её глаза дрожат блистая, неужели чтобы разжечь в другом страсть достаточно самому хранить холод?
Мы остановились возле её подъезда, снова этот дрожащий, трепетный взгляд пытается насытиться моим холодом, он колется и только с большим рвением бросается в ледяную пустыню. Неожиданный выпад, поцелуй. Вместо наслаждения я успеваю точно просчитать движения, нахожу отличия её поцелуя и не могу понять, отчего же он не работает. Никакого огня внутрь не перебралось, только колючий холод, но я всё равно повторяю все выученные, искусные поцелуи, пылкие объятия, даже дыхание и тон голоса не естественный, а против сознания имитированный. Она зовёт меня к себе на ночь, что угодно только не мой, через край полный кошмаров дом.
Её хорошо обставленный, не менее одинокий чем мой дом, оказался холодным и свежим и только постель заметно теплее. Она более не способна сдерживать в себе поток горячих чувств, выпускает их, не скрывая и я – агент под прикрытием, до последней секунды отыгрываю свою роль. Но эти объятия, вскидывающиеся тела не приносят моей душе забвения, ещё больше напоминая, что мой долг искать. Мы вместе лежим, она думает, что мы, как одно целое, а я думаю мы, как неудачно подобранные, разные пазлы. Собирается с силами, копит слова и молчит. Два, три кротких взгляда, и она говорит, что любит меня и на лице написана искренность, в голосе соответствующее словам, но настоящее ли? Я же смеюсь внутри себя над этой наивностью, детской шалостью и её жалким непониманием таких великих слов. Смеюсь, но отвечаю другое.
– Я тебя тоже.
И вот, лежу в нашем тепле, на моей груди её невесомая головка, наверняка надеющаяся, что в этот раз угадала, который ларец таит в себе желанное её сердцу. А я готовлю свои мысли к утру, уже знаю, что скажу, осталась только форма.
– Прости, это была ошибка.
Но зачем тогда я так долго продолжал свою игру, добрался так далеко и сбросил карты? Потому что это утоляло мою боль и тешило жалкое себялюбие. Всё это освобождало мои мысли пока продолжалось, каким бы глупым, иллюзорным не было, и впилось с новыми силами, как только закончилось.
XXV
Моё любимое ничто, в нём гудит невидимая буря, зарождая тревогу и причиняя колкую боль, закрутив в своем потоке всего лишь одну острую мысль, ловко задевая меня за самое слабое. Я не обращал внимания на звуки из жизни долгое время и только сумев привыкнуть к пытке, услышал тихий плачь, несколько человек, и совсем неразборчивый шёпот. Никто не осмеливался говорить, их боль была сильнее любых речей и не тушилась никакими словами. Тяжёлые шаги, добавился ещё один шёпот, невесомые шаги нескольких ног. Плачь уходит за стену, полностью обращаясь тишиной, ко мне приближаются тяжелые шаги, это Артур. Он присел совсем близко ко мне и говорит не громко, только для меня.
– Привет дружище, вот мы и вернулись домой. Тебя и вправду нарядили к любому празднику, красавец, я таким красивым приходил только один раз в жизни, при приёме на нашу поганую работу. В общем, твою последнюю волю не решились исполнить из-за волнений верующей части семьи, не огонь тебя поглотит, но земля. Знаю, ты не в обиде, хоть и постоянно мне напоминал о том поле… Я навсегда запомнил твои слова: “Любые похороны, это не праздник мёртвого, а последний каприз живых к усопшему. Ведь только живым не все равно.” Кажется, ты в этом был прав, раз последнюю волю перевернули с ног на голову и ради чего? “Чтобы бог забрал твою душу к себе”, как будто богу есть особенное дело до нашего, земного быта, того, какую шапку мы носим, что едим и каким образом наше тело разлагается, испустив дух… Зато все твои согласились на ту самую, крылатую эпитафию, что ты написал в завещании ещё в те времена, когда мы в школу ходили, помнишь? “Прошу винить в моей смерти, мою жизнь.” Навсегда запомню, с каким лицом