Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некто по фамилии Клипспрингер наезжал так часто и оставался так надолго, что получил кличку Постоялец, поскольку, как я подозреваю, своего жилья у него не было. Из театральных деятелей здесь бывали Гас Уэйз, Хорас О’Донован, Лестер Майер, Джордж Дакуид и Фрэнсис Булл. Из Нью-Йорка также наведывались Кромы, Бэкхиссоны, Денникеры, Рассел Бетти и семья Корриганов, семейства Келлехеров, Дьюаров и Скалли, С. Белчер, семья Смирков и молодые Куинны (сейчас они в разводе), а также Генри Пальметто, который покончил с собой, бросившись под поезд подземки на станции «Таймс-сквер».
Бенни Макленнан постоянно приезжал с четырьмя девицами. Девицы эти всегда были разные, но они так походили друг на друга, что неизбежно казалось, что раньше они уже тут бывали. Имен их я не помню – одну, по-моему, звали Жаклин, других, кажется, Консуэла или Глория, или Джуди, или Джун. Фамилии их представляли собой ласкающие слух названия цветов или месяцев, однако же иногда называли громкие фамилии промышленных или финансовых магнатов, и если вы проявляли настойчивость, то они по секрету признавались, что являются их кузинами или еще какими-то родственницами.
В дополнение ко всему я припоминаю, что по меньшей мере однажды я встретил там Фаустину О’Брайен, а кроме нее – сестер Бедекер, молодого Брюэра, потерявшего на войне нос, мистера Альбруксбергера и его невесту мисс Хааг, Ардиту Фицпитерс и мистера П. Джуэтта, некогда стоявшего во главе Американского легиона, и мисс Клаудию Хип со своим спутником, официально считавшимся ее шофером, и принца какого-то королевства, которого мы прозвали Герцогом, чье имя я давно позабыл, если вообще знал его.
Все эти люди приезжали в дом Гэтсби тем летом.
Как-то в конце июля, часов в девять утра, к моему дому, подпрыгивая на ухабах подъездной дорожки, подкатил роскошный автомобиль Гэтсби и огласил тишину мелодичным гудком клаксона. Это был его первый визит ко мне, хотя до этого я дважды побывал на его вечеринках, летал вместе с ним на гидроплане и, поддавшись его настойчивым уговорам, довольно часто загорал на его пляже.
– Доброе утро, старина. Мы условились нынче вместе пообедать, и я решил за вами заехать.
Он сидел в машине, небрежно облокотившись о приборную панель и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. В его движениях ощущалась некая свобода, свойственная, пожалуй, только американцам. Подобная манера, на мой взгляд, обусловлена тем, что человек не занимался работой, связанной с поднятием тяжестей, а в детстве его не заставляли сидеть прямо; добавьте к этому довольно своеобразную грацию наших спортивных игр – нервных и динамичных. У Гэтсби это проявлялось в беспокойстве, постоянно пробивавшемся сквозь светскую сдержанность его поведения. Он ни секунды не мог пребывать в неподвижности – то притопывал ногой, то нетерпеливо сжимал и разжимал кулак.
Он заметил, что я с восхищением разглядываю автомобиль.
– Хороша, верно, старина? – Он спрыгнул на землю, чтобы я мог получше рассмотреть машину. – Вы ее раньше видели?
Я видел ее. Ее все видели. Она играла сочно-кремовой покраской и сверкала хромом и никелем. Во всю ее невообразимую длину горделиво выстроились отделения для шляп, закусок и инструментов; причудливо изогнутые ветровое и боковые стекла дробили солнце на мириады слепящих зайчиков. Мы расположились в оранжерее зеленой кожи за рядами стеклянных створок и зеркал и поехали в Нью-Йорк.
За последний месяц я разговаривал с ним пять-шесть раз и, к своему удивлению, обнаружил, что сказать ему было практически нечего. Так что мое первое впечатление о нем как о загадочной и значительной личности постепенно улетучилось, и он стал просто владельцем находившегося по соседству роскошного особняка, время от времени превращавшегося в огромную ресторацию.
Да тут еще эта непонятная поездка. Не успели мы доехать до Уэст-Эгга, как он начал обрывать на полуслове свои изысканно построенные фразы и в нерешительности похлопывать себя по колену, обтянутому светло-коричневыми костюмными брюками.
– Послушайте, старина, что вы все-таки обо мне думаете? – вдруг огорошил он меня вопросом.
Придя в легкое замешательство, я принялся отвечать расхожими штампами, которые и служат ответами на подобные вопросы.
– Так вот, я расскажу вам о своей жизни, – прервал он меня. – Я не хочу, чтобы у вас сложилось обо мне превратное мнение, основанное на услышанных сплетнях и небылицах.
Выходит, он знал о странных обвинениях, придававших особый привкус приглушенным разговорам на его вечеринках.
– Расскажу все как на духу. – Он вдруг поднял правую руку, словно призывая кару небесную немного подождать. – Я – единственный отпрыск богатого семейства Среднего Запада, остальные его члены уже отошли в мир иной. Вырос я в Америке, но учился в Оксфорде, поскольку все мои предки получали образование именно там. Это семейная традиция.
Он искоса посмотрел на меня – и тут-то я понял, откуда у Джордан Бейкер такая уверенность в том, что он лжец. Слова «учился в Оксфорде» он произнес скороговоркой, едва не глотая их, чуть ли не давясь ими, словно они причиняли ему какое-то беспокойство. И эта неуверенность перечеркивала все им сказанное, наводя меня на мысль, что в его прошлом все-таки есть какие-то темные пятна.
– А откуда со Среднего Запада? – вскользь поинтересовался я.
– Из Сан-Франциско.
– Ах вот как…
– Все мои родственники умерли, и я унаследовал большое состояние.
Его голос сделался напыщенно-скорбным, словно до сих пор его одолевали воспоминания о безвременно отошедшем в небытие клане Гэтсби. Я было решил, что он меня разыгрывает, но один-единственный взгляд на него убедил меня в обратном.
– После этого я жил, как молодой раджа, в европейских столицах – в Париже, Венеции, Риме, – собирая драгоценные камни, преимущественно рубины, охотился на крупного зверя, немного рисовал – так, для себя – и пытался забыть нечто очень печальное, что произошло со мной много лет назад.
Усилием воли я подавил в себе язвительный смех. Все его фразы были настолько ходульными, что создавалось впечатление, будто передо мной некий кукольный персонаж в тюрбане, у которого изо всех дыр сыплются опилки, в то время как он преследует тигра в Булонском лесу.
– Потом разразилась война, старина. Я воспринял ее с облегчением, и мне очень хотелось погибнуть, но смерть обходила меня стороной, словно заколдованного. Я начал воевать в чине старшего лейтенанта. В Аргоннском лесу я с двумя пулеметными полуротами вырвался так далеко вперед, что на обоих флангах у нас образовались разрывы метров по шестьсот,