показывал — приехал для расправы. Величественный и страшный явился царь на богослужение в Успенский собор. Шёл, сверкая драгоценным убором, среди громадного скопления людей, опустившихся на колени не пред Богом — пред самодержцем!

Но открылись царские врата, и появился Филипп во всём блеске святительских одежд, не менее величественный, чем самодержец. Вместо привычной службы по чину святого Захария в гулкой тишине замершего собора возгласил владыка гневное обличение самому царю:

— Ответствуй, государь, пред ликом Божиим! Доколе будешь проливать невинную христианскую кровь? Доколе творится будет в русском государстве несправедливость? Подумай о том, что хотя Бог поднял тебя в этом мире, но Бог спросит с тебя за всё. Твои праотцы не вершили такого, даже у татар и язычников есть закон и право, и только на Руси их нет. Опомнись, царь! Соедини страну, отмени бесовскую опричнину, ибо твоя есть едина держава, людей своих в соединении обустрой. Одумайся, царь!

Пимен стоял тогда в двух шагах от царя и чувствовал как мороз продирает по коже. Против воли он восхищался Филиппом. И ненавидел!

Белый от ярости слушал митрополита царь.

— Что тебе, чернецу, до наших царских советов дело, — высокомерно ответил он. — Или ты не знаешь, что мои слуги меня же хотят поглотить? Ближние мои отдалились от меня и хотят зла мне.

Но странно — чем больше оправдывался царь, тем очевидней становилась правота Филиппа. Взгляд владыки, прямой и бесстрашный, ломал царский взгляд, заставлял отводить глаза. И царь решил явить до поры показное смирение. Он подошёл под руку митрополита и попросил благословения.

И услышал в ответ.

— Если обещаешь покаяться и отогнать от себя от себя оный полк сатанинский, собранный тобой на пагубу христианскую тогда благословлю тебя и прощу!

Царь недобро усмехнулся и попросил снова:

— Благослови, владыка!

И услышал:

— Покайся, отмени опричнину!

И в третий раз царь подошёл под благословение И в третий раз получил отказ. Столкновение было проиграно. В ярости хватив посохом об пол, царь покинул собор, бросив через плечо:

— Скоро вы у меня взвоете!

На следующий день вся Москва только и говорила, что о ссоре царя с митрополитом. Царь удалился в Слободу готовить месть. Сначала насмерть забили железными палицами митрополичьих старцев и владычных слуг. Потом казнили брата митрополита, Михаила Колычева. Отрубленную голову прислали Филиппу в кожаном мешке, думая устрашить. Но владыка лишь поцеловал голову в мёртвые губы и велел похоронить по-христиански.

Потом запретили летописание. Царь не хотел, чтобы стычка с митрополитом и его обличительные речи стали известны потомкам и забрал в Слободу все летописные своды.

И был суд святительский в палатах царских. Князь Темкин приехал из Соловков ни с чем, монахи не захотели клеветать на своего игумена. Обличать Филиппа пришлось Пимену. Снова самая грязная работа досталась ему. Он прошёл и это. И когда Филиппа опозоренного, ободранного увезли на вечное заточение в Отрочь монастырь, Пимен мог торжествовать. Вожделенная митра скоро должна была засиять над его главой…

Для выборов нового митрополита спешно собрали Священный собор. Святители молчали, поглядывая на Пимена и ожидая лишь царского слова. Выждав приличествующую паузу, царь поднялся и предложил в митрополиты... Кирилла, игумена Троице-Сергиева монастыря!

Пимен был уничтожен. Возвращаясь после собора в Новгород, он чувствовал себя Иудой, которому не заплатили его тридцать сребреников. Мучительно пытался понять: почему в очередной раз царь обошёл его. Что он сделал не так? Чем не угодил? Или оговорил кто?

И тут он догадался. Царь использовал его, но не желал видеть недостойного пастыря во главе русской церкви. Царь презирал его!

И тогда Пимен возненавидел царя.

Ночь истекла. Владыка подошёл к засиневшему окну, долго глядел на отразившегося в нём бледного старика с безвольно опущенными углами рта и тоскующими глазами. Ну вот и всё, сказал себе Пимен. Он отошёл от окна, звякнул в колоколец и, не оборачиваясь, приказал бесшумно появившемуся служке:

— После заутрени приведёшь ко мне Фёдора Сыркова.

Глава шестая

БРАТЬЯ СЫРКОВЫ

1.

...Сизая предрассветная мгла — будто грубо загрунтованный холст, на котором едва проступают очертания храмов, колоколен, сторожевых башен. Но хоть и долго спит в декабре небесный живописец, зато малюет споро. Одним махом прочертил красной киноварью полоску на востоке, прошёлся нежно-лазоревым голубцом по незамёрзшему Волхову, окрасил кармином заиндевелые кирпичи детинца, напоследок, прицелясь, ткнул золотистой охрой в Софийский купол — и нате вам Господин Великий Новгород во всей своей зимней красе!

Делит Волхов город пополам. Сторона Софийская гордится государевой властью, заново отстроенным детинцем да святой Софией. Сторона Торговая гордится торгом, искусными мастерами да старыми новгородскими обычаями, ещё не выведенными Москвой.

Просыпается Торговая сторона раньше Софийской, дружно устремляясь в небо дымами печных труб. Наскоро ополоснувшись у глиняных рукомойников, помолившись Николе Угоднику да похлебав вчерашних щей, садится за работу мастеровой люд. Селится городской посад по ремёслам. На всякой улице как в старые времена правит выборный уличанский староста. Все уличане делают миром. Сообща пошлины платят, сообща землёй владеют, сообща воинников выставляют. Священники в уличанских храмах тоже выборные. Про симонию, то бишь покупку церковных должностей, тут не слыхали. И судят в Новгороде не по нынешнему произволу, а по старым Судебникам.

Ежели выстраивать ремесла новгородские на войсковой лад, то первыми по числу и умению надо ставить кожевенников. Из телячьих, лошадиных, лосиных, свиных кож шьют мужские и женские сапоги всех цветов и фасонов, из сыромятины делают конскую сбрую, ремни и опояски, из тонко выделанной замши — сумки и кошельки. Новгородские кожевенники первыми придумали разделять работу по частям. Один мастер делает подошвы, другой — голенища, третий — набойки. Сапог новгородский ладен и щеголеват, не боится ни воды, ни грязи. Куда те Москва, где по сю пору шьют одинаковую обувину на обе ноги. Вся знать русская щеголяет в новгородской обуви.

Вторыми идут скорняки. Шубы новгородские знамениты не меньше, чем сапоги, любому простолюдину такая шуба придаст важности, любую женщину сделает красавицей. Простой овчинный полушубок увидишь разве что на деревенских. Горожане ходят в шубах беличьих, лисьих, медвежьих. Первые богатеи щеголяют в бобрах.

За скорняками следуют ткачи и шерстобиты. Льны новгородские даже привередливые англичане предпочитают всем прочим. Вкупе с ткачами трудятся портные. Сошьют всё, что душе угодно: ферязь, сарафан, телогрею, штаны, зипун, однорядку. Шьют парадные одежды для больших вельмож и для церковных владык. На всякую одёжку, будь то даже простая сермяга