Вместо подписи — одна буква «В». Леон прерывисто вздохнул и, сдерживая подступившие к глазам слезы, стал перечитывать письмо. На последней строчке в дверь вежливо постучали.

— Кто там?

— Это я, эфенди.

— Минутку, Ишмаэль.

Леон поспешно вытер слезы тыльной стороной ладони, спрятал письмо под подушку и убрал ружье в футляр, а футляр задвинул под кровать.

— Входи же, возлюбленный Пророка, — крикнул он.

Ишмаэль, правоверный мусульманин и коренной суахили, вошел в комнату с цинковой ванной на голове.

— С возвращением вас, эфенди. Вы вернули солнце в мое сердце.

Поставив ванну на пол, он принялся наполнять ее горячей водой, которую брал из бака, стоящего на костре позади домика. Потом, чтобы не терять времени, пока кипяток будет остывать до приемлемой температуры, развернул простыню, накинул ее Леону на плечи и, вооружившись ножницами и щеткой, взялся на стрижку. Дело это было непростое, поскольку волосы на голове лейтенанта слиплись от пота и покрылись коркой пыли. Работал Ишмаэль, как всегда, ловко и быстро, а когда закончил, удовлетворенно кивнул и принес глиняную чашку и бритву. Сначала он намылил жесткую щетину мягким мылом, потом взбил пену и, наконец, заточив лезвие, вручил бритву Леону. Пока лейтенант брился, Ишмаэль стоял перед ним, держа в руках маленькое зеркальце.

— Ну как я теперь выгляжу? — поинтересовался Леон, когда слуга снял с его плеч простыню.

— Ваша красота ослепит гурий рая, — торжественно заявил Ишмаэль, пробуя воду одним пальцем. — Готова.

Леон стащил с себя провонявшие лохмотья, швырнул их в дальний угол и, подойдя к ванне, со вздохом наслаждения опустился в горячую воду. Поскольку ванна была невелика, сидеть в ней приходилось, поджав колени. Ишмаэль, собрав грязную одежду, удалился, но дверь оставил открытой. Через минуту в комнату, даже не постучав, ввалился Бобби Сэмпсон.

— Творение красоты — радость на века, — с ухмылкой изрек он.

Высоченный, немного нескладный, но дружелюбный и приветливый, Бобби был всего лишь на год старше Леона. Самые младшие офицеры в полку, они сошлись с первых дней знакомства, хотя в основе завязавшейся дружбы лежал прежде всего инстинкт выживания. Скрепила дружбу совместная покупка у одного индуса, владельца небольшой кофейной плантации, ветхого, битого-перебитого автомобиля «воксхолл». За старичка пришлось выложить три фунта и десять шиллингов — едва ли не все их объединенные накопления. Приложив немало стараний, работая допоздна, они восстановили его почти в прежнем блеске.

Едва войдя, Бобби плюхнулся на кровать, заложил руки за голову, скрестил ноги и с минуту разглядывал геккона, который висел теперь у него над головой.

— Ну что, старичок, похоже, ты все-таки вляпался в неприятности. Что? Наверное, уже знаешь, что Фредди-Лягушонок намерен предъявить тебе кучу обвинений. Мне случайно удалось заполучить список. Что? — Бобби сунул руку в карман мундира, вытащил какие-то смятые бумажки и, разгладив их на груди, помахал перед Леоном. — Тут есть весьма любопытные детали. Признаюсь, твоя испорченность производит сильное впечатление. Плохо то, что мне приказано тебя защищать. Что?

— Ради бога, Бобби, прекрати. Твое «что» жутко меня бесит.

Бобби изобразил раскаяние.

— Извини, старик. Признаюсь, понятия не имею, что со всем этим делать.

— Ты идиот.

— Согласен, но с этим ничего не поделаешь. Мама уронила меня в детстве головой на пол. Что? Не знал? Ладно, давай к делу. Как по-твоему, что я должен говорить?

— Ты должен ошеломить судей остроумием и эрудицией.

С приходом Бобби градус настроения пошел вверх — за нескладным фасадом скрывался острый, проницательный ум.

— Запасы остроумия и эрудиции на данный момент малость истощились, — вздохнул Бобби. — Что еще у нас есть?

Леон поднялся из ванны, расплескивая по полу мыльную воду. Бобби, скрутив в комок оставленное Ишмаэлем полотенце, запустил им другу в голову.

— Для начала давай вместе прочитаем обвинения, — предложил Леон, заворачиваясь в полотенце.

— Блестящая идея, — обрадовался Бобби. — Всегда подозревал, что в тебе спит гений.

Леон натянул штаны.

— Здесь и посидеть-то не на чем, — проворчал он. — Подвинь-ка свою жирную задницу.

Бобби подтянулся, освобождая место для друга, и Леон сел рядом с ним. Листки разложили на коленях.

Когда стемнело, Ишмаэль принес и подвесил к потолку круглую лампу. Некоторое время они еще работали при ее чахлом, желтоватом свете, пока Бобби не стал зевать и тереть глаза. Наконец он достал из кармана часы и откинул крышку.

— Послушай, уже за полночь, а нам надо быть в суде к девяти. На сегодня хватит. Кстати, хочешь знать, каковы твои шансы получить оправдательный приговор?

— Большого желания нет, — ответил Леон.

— Если бы ты назвал один к тысяче, я бы, пожалуй, и двух полупенни не поставил. Другое дело, если бы нам удалось разыскать этого твоего сержанта. История могла бы предстать совсем в ином свете.

— Держи карман шире, так он и появится. Сержант Маниоро сейчас в нескольких сотнях миль отсюда.

Для проведения судебного заседания был задействован зал офицерской столовой. За столом на помосте расположились трое судей. Ниже поставили еще два: один — для защиты, а другой — для обвинения. В небольшом помещении было жарко. Слуга на веранде тянул за веревку, которая уходила в дыру в потолке и посредством блоков и шкивов передавала усилие висящему над судейским столом вентилятору. Лопасти монотонно вертелись, шевеля тяжелый, дремотный воздух и создавая иллюзию прохлады.

Со своего места за столом защиты Леон Кортни рассматривал судей. Предъявленные ему обвинения в трусости, дезертирстве, преступной халатности и неисполнении приказов старшего офицера вполне тянули на высшую меру наказания: расстрел. От этой мысли становилось не по себе. Люди на возвышении держали в своих руках его судьбу: жить или умереть.

— Смотри в глаза и говори громче, — прошептал, прикрываясь блокнотом, Бобби. — Так мне всегда отец говорил.

Сказать, что судьи излучали человечность и сочувствие, было бы неверно. В центре сидел самый старший, индийский полковник, приехавший из Момбасы утренним поездом. Поездка, похоже, не пошла ему на пользу, на что указывало унылое и кислое, как бывает при несварении, выражение лица. С этим выражением плохо вязалась пышная форма 11-го Бенгальского уланского полка. На груди — два ряда орденских лент, сапоги для верховой езды начищены до блеска, хвост яркого шелкового тюрбана переброшен через плечо. Лицо красное из-за солнца и виски, глаза горят, как у леопарда, смазанные воском кончики усов лихо закручены вверх.

— Настоящий людоед, — прошептал, проследив за взглядом друга, Бобби. — Вот кого нам нужно убедить в первую очередь. И можешь мне поверить, это будет нелегко.