у тебя кое-что важное.

Дочка

Тебе не надо для этого звонить мне по телефону, видишь, я сижу рядом с тобой.

Мама

Нет, надо. Это очень конфиденциально, можно только по телефону.

Дочка

Хорошо, давай, съешь еще две ложечки, а потом позвоним по телефону, договорились?

Мама

А где папа?

Дочка

Что?!

Мама

Он давно уже уехал. И все не возвращается.

Дочка

Папа умер девять лет назад.

Мама

Как это? А я ничего не знаю.

Дочка

Мама, я с тобой живу, разве ты не помнишь?

Мама

Я в шоке. А от чего он умер? (Плачет.)

Дочка

Он был старый и умер. А ты забыла. Девять лет назад.

Мама

Я хочу прилечь. Меня клонит в сон.

Дочка

Хорошо. Давай, потихоньку. (Ведет к кровати и укладывает.)

Мама

А сколько мне лет? Восемьдесят?

Дочка

И восемь.

Мама

Много. Человек должен умирать вовремя.

Дочка

Вовремя, это когда придет время. Не нам решать. Давай, спокойной ночи. Сладких снов.

Мама

Я тебе скажу кое-что. Мне нравится жить. Вот так, чтобы ты знала. (Улыбается.)

Дочка

(Улыбается.)

Да, мама.

Письмо на льняных ладонях

Едва все наладилось, и когда в доме семейства Дикинсон все шло своим чередом, у лавки со смешанным товаром телеграфист остановил Лавинию и передал ей письмо для ее сестры. Отменив все свои несделанные дела и намеченные планы, она немедленно отправилась в дом брата, чтобы посоветоваться, что ей делать. Похоже, что возобладало мнение именно невестки, которая настаивала на том, чтобы письмо все-таки вручить Эмили, независимо от того, какое беспокойство оно вызовет. Так и было сделано.

Увидев на своем столе письмо из Бостона, Эмили Дикинсон решила, что выйдет прогуляться к морю, но передумала, вместо дверей комнаты случайно открыв дверцы шкафа. В тот же миг она решительно распечатала и прочла письмо. Оно касалось ее стихов, исключительно лестное, высоко оценивало ее необычное дарование, а содержание двух последних фраз могло быть истолковано и как выражение личной симпатии.

«Я не знаю, что это такое, что мной так дерзко овладевает, — записала тем вечером поэтесса в своем дневнике, — что меня без представления, без предуведомления, не говоря ни слова, всякий раз вновь убивает. Подобно йогу я шагаю по раскаленным углям, от парадокса к парадоксу, не обжигаясь и не дыша. Меня больше нет, но все-таки я существую, только теперь в каком-то неизвестном пространстве и времени, где не действуют ни мои устои, ни мои умения. Мои мысли, онемев, теснятся у меня в ладонях, потому что никогда больше ничего не будет, как раньше. А страх неожиданно отступает, когда все вокруг накрывает льняная тьма».

Идиотка

Мама

Посади меня у окна. Я хочу позагорать.

Дочка

Сейчас, только сниму коляску с тормоза. Так тебе хорошо?

Мама

Намажь меня кремом, «Нивеей», чтобы загореть получше.

Дочка (намазывает крем.)

Так хорошо?

Мама

И ноги мне намажь.

Дочка

Вот, так.

Мама

Не уходи, побудь здесь.

Дочка

Я никуда не ухожу. Буду сидеть рядом с тобой и читать.

Мама

А что ты читаешь?

Дочка

Последнюю жатву Эмили Дикинсон.

Мама

Ты все время читаешь. Ты любишь читать?

Дочка

Люблю.

Мама

Милая моя, что бы я без тебя делала.

Дочка

Я здесь, мамочка, не волнуйся. Ни на шаг от тебя.

Мама (вдруг ударяется в панику.)

Ой, скорей, скорей, убери эти крошки со стола, скорей!

Дочка

Мама, успокойся, что с тобой?

Мама

Ой, нельзя, чтобы стол был грязный, скорей, пусти, я уберу…

Дочка (кричит.)

Мама, прекрати! Сейчас на полдник будет персик.

Мама

Вы кто? Почему вы кричите?

Дочка

Совсем с ума сошла, меня не узнаёшь. Давай, сосредоточься. Скажи, как меня зовут.

Мама

Кого?

Дочка

Меня как зовут? Хочу услышать.

Мама

Ну-у…

Дочка

Как меня зовут?

Мама

Наверное, тебя зовут Идиотка, если ты не знаешь своего имени, а спрашиваешь у меня.

Грустные леммы[7]

У нее не было такой вспомогательной мысли, при помощи которой ей удалось бы поддержать свое угнетенное терпение и успокоить раздирающее страстное желание. Но в попытке самозащиты она думала, что надо еще постараться, и постоянно на ходу вслух повторяла, что жалость к себе — ее единственный, но самый опасный враг. Потом она искала опору в своих любимых, верных книгах. Евклид сказал, что те, которые не могут согласоваться, между собой равны. Он, разумеется, имел в виду математические объекты, а не смятенное сердце Эмили Дикинсон, но ей не на что было опереться. И теперь она припоминала, что седьмая аксиома толкует понятие конгруэнтности через движение. Но она уже потерялась в геометрии и не могла найти ту единственную прямую, чтобы связать между собой две ключевые точки. Так точки остались разлученными в пустом пространстве. Она не смогла соединить их даже слезами, потому что в евклидовом мире они идут параллельно.

Придется подождать много лет после ее смерти, когда Лобачевский, одновременно с Бойяи,[8] проведет эту скривленную прямую, соединит потерявшиеся точки и выведет, если не Эмили, то хотя бы ее стихи из алгебраического тупика.

Кто меня обворовывает

Дочка

Мама, ты опять выбросила деньги в унитаз.

Мама

Не ври.

Дочка

Вот, смотри, все купюры мокрые. Давай, я буду держать твои деньги у себя.

Мама

Верни мне часы и обручальное кольцо! И два ключа от замков, которые больше не используются.

Дочка

Какие замки?

Мама

Часы и кольцо верни, потому что это будет иметь для тебя далеко идущие и неприятные последствия!

Дочка

Вот твои часы, а вот твое кольцо.

Мама

Возвращаешь, когда я тебя поймала на воровстве.

Дочка

Хорошо, мама, только успокойся.

Мама

Когда-то ты была доброй волшебницей, а теперь ты злая ведьма. Бог-то есть! За все тебя накажет!

Дочка

Давай, пошли в ванную, потихонечку.

Мама

Не хочу мыться.

Дочка

Подними руку, я это сниму.

Мама

Не хочу мыться. У меня нет наручных часов и обручального кольца, и ключи от квартиры пропали. Безобразие!

Дочка

После ванны ты все получишь обратно.

Необходимое условие

«Наступает момент, когда человеку становится ясно, что ему больше не на что надеяться», — подумала поэтесса. «Момент, когда все закончилось: все шансы потеряны, все возможности исчерпаны или остались в прошлом, момент, когда все ворота закрылись.

Тогда надо отступиться. Человек не может бесконечно долго оставаться в одиночестве там, где взаимность — необходимое условие.

Или, может быть, может? Еще один день… и еще один… и еще…»

Ад Вьетнама

Мама

Опять пропала моя блузка с серебряным люрексом! Что это за девки, которым ты отдала мою блузку? Верни немедленно!

Дочка

Вот