Тупо глядя ей вслед, Николо вдруг припомнил, что еще полгода назад обещал пожертвовать церкви Святого Николо, своего небесного покровителя, два серебряных подсвечника и новый оклад для иконы. Но так и не выбрал время исполнить обещанное. Это окончательно испортило настроение. В такой черный день, получается, даже нельзя прибегнуть к помощи Святого Заступника, имея за душой неоплаченные векселя обещаний. Он живо представил, как святой укоризненно качает головой и громогласно, почему-то с интонациями герцога Барталамео, выговаривает ему: «Ты, Николо Капулетти, любезный, совсем зарвался… А ну-ка расплатись сначала по старым долгам, а потом уж обращайся за следующим кредитом! Слово «кредит», любезный мой Капулетти, значит по латыни доверие. А какое может быть доверие с такой задолженностью?»

А ведь сегодня, после заката, бал в его доме! Будет множество гостей, один почетнее другого, а ничего еще не готово, вспомнил он вдобавок ко всему.

Мысленно пообещав святому не два, а целых три серебряных подсвечника — достойный процент за полугодовую задержку — он осушил ради поднятия настроения два кубка красного вина, подогретого с медом и пряностями. Потом распорядился найти Григорио и Самсона и выпороть так, чтобы пыль пошла из штанов. Сам собирался спуститься в подвал, послушать как дурь изливается из них истошными воплями. Но тут — новая неприятность. Ему доложили, что господин Парис, рыцарь из свиты герцога Барталамео, прибыл к нему для разговора и ожидает в тени центральной колоннады двора.

Распорядившись принять почетного гостя со всевозможной любезностью, Николо мысленно чертыхнулся. Тут и не стоит на луну в решето глядеть — рыцарь Парис наверняка явился по поручению герцога Дела Скала за сотней флоринов штрафа!

От всех неприятностей мысли разбегались как зайцы по полю, и он никак не мог сообразить, чем бы таким особым отговориться, чтобы потянуть с оплатой. Не будешь же, в самом деле, втолковывать воинственному и нетерпеливому рыцарю, что дела в последнее время идут неважно, что прибыль от одних дел едва покрывает расходы на другие, и все прочие, расхожие объяснения финансистов… Провалиться бы этому ненасытному герцогу с его рыцарями, которые тратят деньги таким же потоком, как хороший крестьянин льет воду на свой огород!

А тут еще этот бал, с его дорогостоящей роскошью!

Тем не менее, Николо Капулетти натянул на лицо самую любезную из своих улыбок и поспешил к гостю.

Парис поджидал его, сидя на скамье, и сложив руки на эфесе меча, упертого в пол. Длинный, синий плащ с серебряным шитьем по канту небрежно распущен за спиной, верх кафтана из дорогой парчи привольно расшнурован по жаркой погоде.

Ишь, разоделся! — мелькнуло у Николо. Конечно, кто-то сегодня станет на сотню богаче… Нет, но сидит как! Прямо и гордо, как гвоздь, забитый в тело спасителя! Плечи расправлены, спина ровная, лицо надменное, глаза строго завешены ресницами. На выразительном, породистом лице патриция давний шрам от левого глаза к уголку губ, и, с другой стороны лица, два небольших шрамика, как зарубки. Эти отметины делали воинственность рыцаря еще более явной и хищной.

Николо мысленно констатировал, что рядом стоят мягкие кресла с подушками, но рыцарь сел именно на простую скамью. Словно подчеркивал, что презирает удобства, как подобает воину.

Да, такому трудно втолковать про расходы, преобладающие над прибылями, про сальдо и бульдо, такому куда доходчивее ударом палицы по голове…

— Кого я вижу! Господи Боже ты мой Вседержитель, какая честь для наших скромных стен! — привычно затараторил Николо, всплеснув руками. — Неужели глаза меня не обманывают?! Неужели это сам господин Парис?! Клянусь честь, небывалая честь для меня!..

— Он! — твердо ответил рыцарь. Немного подумал и уточнил: — То есть я!

— Нет, клянусь святостью Папы Римского, я просто не верю, просто не могу поверить от радости… — тут Николо сообразил, что прямодушный рыцарь может подумать, будто в его словах, что он — это он, сомневаются. Резко осекся и повернул свою речь в другую сторону: — А не наскучило ли уважаемому Парису столь долгое ожидание, глубоко и нижайше извиняюсь нерасторопности моих слуг? А не прикажет ли уважаемый Парис подать ему выпить чего-нибудь охлаждающего?

— Выпить? — рыцарь опять на мгновение задумался. — Прикажет!

Очень основательный человек, отметил Николо. Каждое слово взвешивает не единожды, как золотых дел мастера — слитки дорого металла.

Он мысленно застонал, заранее прощаясь с сотней флоринов, этих серебряных рыбок, что так неохотно приходят в сеть кошелька, и так легко из нее выскальзывают.

Распорядившись по поводу холодного вина и легкой закуски, Капулетти подсел поближе и изобразил на лице полное внимание и сосредоточенность. Как можно более полное в присутствии столь высокого гостя.

Пожалуй, переусердствовал. Глянув на его гримасу, рыцарь слегка вздрогнул и чуть заметно отпрянул.

Николо незаметно вздохнул и сложил руки на животе, готовясь к худшему.

Но Парис вел себя как-то странно. Ничуть не торопился брать его, старого несчастного Капулетти, за глотку. Больше того, если бы скала умела в смущении ежиться, Николо мог бы поклясться, что рыцарь смущен. Вместо того, чтобы прямо спросить о флоринах, тот вдруг завел разговор о его дочери Джульетте. Мол, красота и грация сей прекрасной дамы славятся в Вероне и окрестностях города, а слухами о ее кротости и добродетельности полнится земля. Он, рыцарь Парис, надеется, что здоровье уважаемой дамы Джульетты полностью удовлетворительное…

В это время слуги принесли вино и медовое печенье семи сортов. Рыцарь с видимым облегчением замолк и осушил полный кубок.

— Такой вместительный кубок — и словно за ворот вылил! — восхитился Николо с оттенком горечи. Конечно, когда жизнь обещает сотню флоринов, чего бы не выпить…

Он тоже отхлебнул добрую треть от своего кубка. В голове слегка зашумело.

Чувствуя, как от живота по членам растекается легкость, Николо подтвердил, что здоровье у дочки — удовлетворительней не бывает. С утра Джульетта порхала как птичка божья и абсолютно ни на что не жаловалась. Вряд ли с ней за короткий срок случилось не хорошее, разве что за завтраком съела что-нибудь несвежее. Впрочем, можно вызвать ее старую Кормилицу и допросить с пристрастием. Эта почтенная матрона лишь к вечеру напивается так, что язык наглухо застревает у нее между зубами, а сейчас, в полдень, еще должна пребывать в уме, рассудке и рассудительности…

Он поперхнулся, сообразив, что зря начал про Кормилицу. После утреннего происшествия на площади — тем более зря! Рыцарь теперь точно решит, что семье Капулетти служат только болваны и пьяницы. Это, конечно, так, все слуги, как на подбор, лентяи, болваны и пьяницы, но хвастать тут нечем. Легкость вина, все-таки, коварная штука…