– И что, – подхватила Ольга, – они полюбили друг друга?

– Ну да, – вздохнула Настя. – Очень сильной любовью. Их родители, конечно, поначалу были очень против, но потом осознали свою ограниченность и отреклись от прошлого… Интересно, бывает так в жизни? – сама с собой начала рассуждать Настя.

– Кино – это ведь не жизнь, – проговорила Ольга.

– Революционное кино должно стать учителем жизни, – убежденно произнесла Настя.

На том они разошлись и не виделись, наверное, с неделю. Поэтому Ольга была очень удивлена, когда Настя сама отыскала ее в цеху и, перекрикивая грохот работающих машин, предложила встретиться после смены и поговорить насчет молодежного революционного театра, который недавно устроили в клубе.

Мысль стать актрисой так и пронзила Ольгу. В ее сознании нарисовалась бледная женщина с томным лицом и в причудливом головном уборе со страусовыми перьями. Рядом с этим великолепием временно померкла даже шляпка из синего крепдешина, до сих пор красовавшаяся в витрине модного магазина.

Настя ожидала Ольгу на набережной Обводного канала, и не одна, а с молодым человеком в солдатской шинели. Ольга быстро и придирчиво оглядела молодого человека: светловолосый, с тонким и печальным лицом. Такие лица обычно бывают у рано спивающихся богомольных русских мальчиков.

Впрочем, молодой человек был весьма далек от идеи безвременно помереть от предначертанного алкоголизма. Он протянул Ольге руку и представился:

– Алексей Дубняк.

– Ольга, – сказала Ольга.

И улыбнулась.

Русые завитушки у ее щеки были такими милыми, что Алексей сильно покраснел.

– Ладно, идем, – резковато прервала их Настя. – Товарищ Бореев не любит, когда опаздывают.

И быстро пошла впереди. Алексей пошел рядом с Ольгой, приноравливаясь к ее шагу.

– Вы давно в Петрограде? – спросил он.

Ольга ответила:

– Недавно.

И замолчала.

Алексей опять спросил:

– А откуда вы родом?

– Из-под Витебска.

Алексей смотрел прямо перед собой.

– А я питерский, – сказал он, хотя она его ни о чем не спрашивала.

Он так это произнес, что ее прямо жаром окатило. Наверное, «я вас обожаю до гроба» – и то прозвучало бы менее пылко, чем эти простые слова.

«А я питерский», – повторила Ольга про себя, снова наслаждаясь этим мгновенным признанием.

– Кто такой товарищ Бореев? – спросила Ольга.

Настя, шедшая впереди, обернулась, блеснула глазами.

– Товарищ Бореев – гений революционного театра, – отрезала она.

Ольга подумала немного, тщательно воскрешая в уме все разговоры об искусстве, которые она слышала за последнее время.

– Это приблизительно как товарищ Луначарский? – уточнила она наконец.

– Товарищ Луначарский сочинил сценарий для фильма, – объяснила Настя. – Это было один раз. У товарища Луначарского много других важных дел из области культуры. Новое книгоиздание, например, или революционные памятники, как памятник товарищу Марату. А товарищ Бореев всю жизнь намерен посвятить исключительно революционному театру. Он и псевдоним себе взял от слова «Борей» – северный ветер из греческой мифологии. Той, где есть Прометей… – прибавила она с затаенной мечтой в голосе, как будто ничего на свете так не желала, как только встретиться с Прометеем, величайшим героем человечества. – Борей – это ледяной ветер, который сдувает за пределы полярного круга все старое и отжившее, – продолжала Настя. Голос ее окреп, начал звенеть. – Вот в честь чего взял себе имя товарищ Бореев. А настоящая его фамилия – Опушкин.

Ольга внимательно выслушала Настины объяснения, а потом повернулась к Алексею:

– Вы, Алеша, наверное, в армии служите?

Алеша признался, что он красноармеец и пока что раздумывает, оставаться на службе и расти до командира или демобилизоваться и пойти на какую-нибудь хорошую, полезную людям работу. Ольга опять выслушала очень внимательно, пытаясь понять, стоит ли тратить на этого парня чувства и время.

На всякий случай она решила пока что держать его при себе. Это никак не противоречило идеалу «гордого» поведения. Напротив. Чем больше поклонников, тем удобнее их мучить.

Скоро они пришли.

Клуб помещался в двухэтажном фабричном корпусе, откуда давно вынесли станки и где уже лет семь, а то и десять никто не работал. Настя поздоровалась со сторожем, который в виде приветствия пожевал бороду, и поднялась вместе с Ольгой на второй этаж, в большую комнату, наподобие залы, где из предметов обстановки имелись только печка и сломанный стул.

Ощущения обжитого пространства здесь никак не возникало, даже невзирая на то, что народу набилось очень много и повсюду ходили молодые девушки в длинных, фантастических одеяниях. Они все держались обособленно, глядели не друг на друга, а в пустоту и время от времени останавливались и делали изломанные жесты.

Товарищ Бореев стоял посреди залы, широко расставив ноги, и сам с собой сильно гримасничал. У него было темное лицо – не то от недоедания, не то от природы. Он был худой, с непомерно длинными, мосластыми руками, что придавало ему сходство с кузнечиком.

Настя почтительно застыла у порога, созерцая гения революционного театра широко раскрытыми глазами. Ольга, чуть смущаясь, проговорила «здравствуйте», и Бореев тотчас вонзил в нее яростный взор.

– Новенькая?

– Да, – ответила за Ольгу Настя.

Ольга осмелела и стала оглядываться в комнате.

Там находилось еще несколько человек – три или четыре молодые женщины и двое юношей, крайне лохматых, наподобие анархистов, и со свирепыми лицами.

– И зачем ты сюда пришла? – вопросил товарищ Бореев у Ольги.

Настя уже открыла было рот, чтобы снова ответить за подругу, но Бореев грубо приказал ей:

– Молчи, Настасья! Пусть она сама за себя говорит.

– Я хочу быть актрисой, – сказала Ольга.

Бореев и остальные бывшие в комнате громко расхохотались. Не смеялся только красноармеец Алеша.

– Актрисой? – переспросил Бореев. – Да ты хоть понимаешь, что это такое – быть актрисой?

– Да, – сказала Ольга, не позволяя себя сбить. На самом деле она этого не понимала. Ей просто не хотелось, чтобы над ней смеялись.

– Она понимает! – воскликнул Бореев негодующе.

Лохматые молодые люди переглянулись, один из них забрался в сапогах на подоконник и закурил, отвернувшись от Ольги. Второй, наоборот, нахально уставился прямо на нее.

– А что, по-твоему, – осведомился Бореев, приблизившись к Ольге и надвинув на нее свое темное зловещее лицо, – в работе актрисы самое трудное?