Впереди раздались дружные крики: подожженное колесо подняли на шест и понесли вдоль реки. Искры летели по ветру, будто грива Ярилиного коня, на котором торжествующий юный бог странствует по миру. Теперь он будет расти и зреть до Купалы, а потом старого Ярилу похоронят и примутся ожидать нового. Но пока Купала впереди, надежды терять не следует.

В эти дни Лютомер и Лютава часто приходили с Острова в Ратиславль. Гостиловский княжич Доброслав держался вежливо, хотя без особой сердечности, и даже на хороводы красивых угренских девушек, которые сейчас, в русалий месяц кресень, устраивали гулянья у рощи каждый вечер, смотрел равнодушно.

Куда охотнее он беседовал с Лютомером. Как старший предводитель всех угренских бойников, тот мог собрать воедино ватаги, разбросанные по материнской реке и притокам, и тогда под его началом оказалось бы несколько сот человек. И если он на вече выскажется за поход, его поддержат и многие из мужчин, живущих дома. Хотя бы из убеждения, что поход, в который идет Лютомер, благословлен богами.

– Тебе ли дома прохлаждаться! – убеждал Доброслав. – Ты еще у сестры веретено попросил бы и к прялке сел! Здоровый мужик, и людей у тебя много. А еще ты ведь… волховной хитростью владеешь? – Доброслав пристально взглянул на Лютомера.

На самом деле он слышал и то, что его собеседник – оборотень, но прямо спросить об этом не решился.

– Мало ли чего говорят? – Лютомер усмехнулся, прищурившись. – А у нас говорят, что хазары до верховий Дона иной раз доходят, пока их остановят.

– Если пройдут в верховья Дона, то там по Оке и до Угры им недалеко. Я тебя хазарскими городами и соблазнять не буду – о своем доме подумай.

Находились среди угрян люди, которые весьма охотно прислушивались к речам вятичского княжича. В основном это были главы богатых родов, у которых за зиму набирались излишки мехов, имелись запасы меда и воска, которые можно выменять у хазар на дорогие ткани, красивую посуду, серебро. Собираясь по вечерам в обчину, толковали: дружба с вятичами и даже война с Хазарией могли принести выгоду. Успешная война, разумеется, после которой славянские купцы получат возможность приезжать в хазарские города и торговать там сами, а не сдавать все на рубежах хазарским купцам по их ценам.

Но старики этих мечтаний не одобряли.

– Боги каждому роду свою землю указали, вот ее и надо держаться, – говорил Велетур, внук Ратислава Старого и самый древний из нынешних жителей Ратиславля. – Что нам нужно, то сами добудем, а что там на булгарских торгах продается, нам без надобности. Боги велели человеку своим родом жить.

– Ну и пропадайте тут в своем болоте! – однажды сорвался Доброслав. – Не понимаете вы, что нынче уж не те времена, когда каждый своим родом жил и забот не знал! Рада бы курица нейти, да за крыло волокут! Сидите тут в лесу, как пни замшелые, и не знаете, что на белом свете делается! Русы уж чуть ли не сто лет от своих морей до хазар по Юлге-реке ходят, а теперь, говорят, будто и по Днепру дорога есть прямо к грекам. Хазары уж сколько лет половиной света белого владеют. Если не дадим им отпор, скоро сами будем им дань платить, да не бобрами и куницами, а парнями и девицами! Тьфу, сам тут как в кощуне заговорил! Ты, княже, хочешь своих дочерей в жены хазарскому кагану отдать? А чтобы честь и землю свою сохранить, встать нужно вместе! Чего же тут не понять? Что вы, как ребята малые: не хочу, и хоть ты тресни!

Бородатые старцы во главе с самим князем молчали. Речь Доброслава смущала их: слишком трудно было представить все то, о чем он говорил. О далеких землях они знали в основном от купцов с Полуночного моря, которые действительно уже довольно давно повадились пробираться по рекам на жаркий богатый Восток. Дань, которую собирали со своих владений большие и малые князья, шла на содержание святилищ, на устройство больших обрядовых пиров, на обеспечение войска, если случится воевать, на помощь голодающим после неурожая. Но если оставались излишки, их князья охотно продавали купцам в обмен на яркие шелковые одеяния, расписную хвалынскую посуду, бусы из медового камня-сардия или пестрого блестящего стекла. Из восточных монет домашние умельцы отливали серебряные подвески, заушницы, перстни, обручи. Князья и воеводы снаряжались привозными шлемами, бронями, мечами.

Но все это были редкости, яркие цветы среди серо-бело-бурого моря домашних тканин и глиняной посуды, вылепленной руками своих же баб. Если князь ради дружбы дарил кому-то из старейшин кусок потертого шелка или хазарский перстень, это хранилось в поколениях, вместе с рассказом о столь знаменательном событии. Хазарская земля, откуда все эти чудеса приходили, была в мыслях угрян столько же далекой и дивной, как Золотое, Серебряное и Медное царства из сказаний. А тут вдруг зовут ее воевать, обещают открытые торговые пути… Видать, за простачков держат.

– Куда нам-то в хазары… – пробормотал Толига, тоже князев родич и кормилец Хвалиса. – Стрый Велетур верно говорит: что нам надо, мы добудем. А чего не добудем, того нам не надо.

– С вами говорить, что об дуб лбом биться! – От досады Доброслав позабыл даже об учтивости. – Вот только уж веча дождусь, потому что отец мой мне наказ дал от всего племени угрян ему ответ привезти. А пока вече не собралось, что попусту говорить – воду в ступе толочь. Не погневайся, если по глупости что не так сболтнул!

Он размашисто поклонился в пояс, но в его поклоне все увидели скорее издевку, чем почтение. Доброслав вышел, но Ратиславичи не сразу заговорили. Его вызывающая речь ошеломила старейшин, и только Велетур сидел с таким видом, что, дескать, я ничего другого и не ждал.

– Вы уж не гневайтесь на него, отцы, – среди общей тишины попросил Толига. – У мужика о родной земле сердце болит. Хазары, говорит, до верхнего Дона доходили. Прошлое лето они воевали и нынешним летом будут воевать. Пока он тут сидит, его братья, может, уже сражаются, а жену молодую в полон ведут.

– Но мы его жену отбивать не пойдем. – Князь покачал головой. – Мы ему сейчас, допустим, войско дадим, а как оно уйдет, к нам сюда от смолянской княгини люди явятся. Нет, нам сперва себя защитить надо, и не от хазар, а от кого поближе. Я и на вече так скажу.

– Да ведь… – начал Русила, глава богатого рода, тоже любитель заморских диковин.

– Знаю, знаю! – Вершина махнул на него рукой. – Ковры, шеляги серебряные, шелка многоцветные! Знаю, хочешь, а жены так и вовсе поедом едят. Ты вот что, Русила! – его вдруг осенила мысль. – Бери брата твоего Радяту, снаряжай лодьи да отправляйся к смолянам! Там по Днепру до греков, говорят, ездить стали, там и продашь твои меха! Греческие шелка ничуть не хуже хазарских. А заодно и вызнаешь, как там дела, нам потом расскажешь. Что, хорошо я придумал, Ратиславичи?

– На умную мысль тебя боги навели! – одобрил Богорад.

Двоюродный брат Вершины был крупным, решительным мужиком с низким голосом, умным и очень уважаемым в роду. Семеро его сыновей, как грибы-боровики, были все так похожи, что их едва различала мать. Трое старших уже жили своим домом, основав новую весь, поскольку близ Ратиславля не хватало земли.