— Я обещал сдать свой очерк в начале сентября, но, как видишь, вместо этого наслаждаюсь жизнью.

Горелый ничего не сказал в ответ. Я добавил, что это заказ одного американского журнала.

— Невообразимый вариант. Никому в голову не приходило.

Наверное, солнце в конце концов все-таки возбудило меня. В свое оправдание должен сказать, что, с тех пор как я покинул Штутгарт, у меня не было возможности поговорить с кем-либо о wargames. Настоящий игрок меня бы наверняка понял. Поговорить об играх для нас великое удовольствие. Хотя, конечно, я избрал себе самого необычного собеседника, какого только можно было найти.

Похоже, до Горелого дошло, что я должен разыгрывать на доске все то, о чем пишу.

— Но так ты всегда будешь выигрывать, — сказал он, обнажая свои испорченные зубы.

— Ничего подобного. Когда играешь один, уже не можешь обмануть противника с помощью хитроумного маневра или уловки. Все карты открыты; и если мой вариант работает, то лишь потому, что математически не может быть иначе. Между прочим, я уже опробовал его пару раз и в обоих случаях победил, но он еще нуждается в шлифовке, а потому я играю один.

— Ты, наверно, очень медленно пишешь, — сказал он.

— Нет, — засмеялся я, — как раз пишу я молниеносно. Играю очень медленно, но пишу очень быстро. Говорят, что я очень нервный, но это неправда; так считают из-за моего почерка. Я пишу без остановки!

— Я тоже пишу очень быстро, — пробормотал Горелый.

— Я так и думал, — сказал я.

И про себя удивился собственным словам. На самом деле я не ожидал, что Горелый вообще умеет писать. Но когда он это сказал или даже раньше, когда о скором письме упомянул я, у меня возникло ощущение, что у него тоже должен быть быстрый почерк. Мы глянули друг на друга, не говоря ни слова. Нелегко было в течение долгого времени смотреть на его лицо, хотя постепенно я начал к нему привыкать. Тайная улыбка Горелого по-прежнему присутствовала на его лице, хотя и была трудноуловима; возможно, он смеялся надо мной и только что обнаруженной нашей общей особенностью. Между тем я чувствовал себя все хуже и хуже. Пот лил с меня градом. Непонятно было, как Горелый может столько времени находиться на солнце. Его сморщенная, изобилующая опаленными складками кожа временами приобретала то голубоватый цвет горящего газа, то темно-желтый оттенок и, казалось, вот-вот лопнет. Однако же он был способен спокойно сидеть на песке, обхватив руками колени, и вглядываться в море, не выказывая даже малейших признаков неудобства. Неожиданно он, обычно такой сдержанный, спросил, не помогу ли я ему вытащить на берег очередной велосипед. Немного сбитый с толку, я кивнул. Сидевшая на велосипеде парочка, оба итальянцы, никак не могла причалить к берегу. Мы вошли в воду и стали легонько подталкивать их. Итальянцы отпускали шуточки и делали вид, что вот-вот свалятся в воду. В конце концов они спрыгнули с велосипеда, не доехав до берега. Я с облегчением вздохнул, глядя, как они, взявшись за руки и лавируя между лежащими телами, удаляются в сторону Приморского бульвара. Поставив велосипед на место, Горелый сказал, что мне нужно немножко поплавать.

— Зачем?

— Иначе солнце расплавит твои предохранители, — заверил он.

Я засмеялся и пригласил его поплавать вместе.

Мы проплыли какое-то расстояние по прямой, стремясь как можно дальше отплыть от берега, и в конце концов оставили позади первую полосу купальщиков. После этого мы повернулись лицом к пляжу: отсюда берег и сгрудившиеся на нем люди выглядели по-другому.

Когда мы вернулись, он каким-то странным голосом посоветовал мне намазаться кокосовым кремом.

— Кокосовый крем и побыть в темноте, — пробормотал он.

Я разбудил Ингеборг намеренно грубо, и мы ушли с пляжа.

Под вечер у меня поднялась температура. Я сказал об этом Ингеборг. Она мне не поверила. Когда я продемонстрировал ей свои плечи, она велела мне приложить сверху мокрое полотенце или принять холодный душ. Ее дожидалась Ханна, и, похоже, она торопилась оставить меня в одиночестве.

Какое-то время я рассматривал игру, не в силах что-либо предпринять; свет раздражал глаза; гостиничный гул навевал сон. Я заставил себя выйти на улицу и отыскать аптеку. Под палящим солнцем я бродил по старым улочкам в центре городка. Не помню, чтобы мне встретились туристы. Да, по-моему, мне вообще не попалась по пути ни единая живая душа. Только парочка спящих собак. Да девушка, обслуживавшая меня в аптеке, и старик, сидевший в тени портала. Зато на Приморском бульваре народу было столько, что невозможно было протиснуться, не прибегая к помощи плеч и локтей. В районе порта открыли небольшой парк аттракционов, и все, словно завороженные, повалили туда. Просто безумие какое-то. На каждом шагу попадались лотки уличных торговцев, которые в любую минуту мог смыть мощный людской поток. Я поспешил вновь затеряться на улочках старинного центра и, сделав круг, вернулся в гостиницу.

Там я сразу разделся, опустил жалюзи и намазался кремом. Все тело у меня пылало.

Уже лежа в постели, без света, но с открытыми глазами, я попытался перед сном восстановить в памяти события последних дней. Потом мне приснилось, будто у меня уже нет жара и мы с Ингеборг лежим в этой самой кровати и читаем, каждый свою книгу, но в то же время мы с ней вместе, то есть я хочу сказать, мы оба уверены, что мы вместе, хотя и погружены в чтение своих книг, мы оба знаем, что любим друг друга. И вдруг кто-то скребется в дверь, и вскоре мы слышим снаружи голос: «Это Флориан Линден, выходите немедленно, вашей жизни угрожает огромная опасность». Ингеборг сразу отбрасывает книгу (та падает на ковер, и обложка у нее отрывается) и смотрит на дверь. Что касается меня, то я не двигаюсь с места. По правде говоря, мне так уютно в постели, и кожа у меня такая гладкая и прохладная, что мне кажется, беспокоиться не о чем. «Ваша жизнь в опасности», — повторяет голос Флориана, с каждым разом он все больше удаляется и уже доносится будто бы из конца коридора. Действительно, вскоре мы слышим, как приближается лифт, как его двери с металлическим лязганьем сначала открываются, а затем захлопываются, и он увозит Флориана Линдена на первый этаж. «Он пошел на пляж или в парк аттракционов, — говорит Ингеборг и быстро одевается. — Я должна его найти, подожди меня здесь, мне необходимо с ним поговорить». Я конечно же не возражаю. Но, оставшись в одиночестве, не могу дальше читать. «Какая опасность может угрожать человеку, находящемуся в закрытой комнате? — произношу я вслух. — Что о себе возомнил этот горе-сыщик?» Раздражаясь все больше, я подхожу к окну и разглядываю пляж, думая отыскать на нем Ингеборг и Флориана Линдена. День клонится к вечеру, и на берегу виден только Горелый, выстраивающий свои велосипеды под красноватыми облаками и луной цвета кипящей чечевичной похлебки. На нем одни короткие штаны, и он далек от всего, что его окружает, то есть от моря и пляжа, от парапета на бульваре и теней, отбрасываемых зданиями гостиниц. На мгновение меня охватывает страх; я понимаю, что там мне уготованы опасности и смерть. Просыпаюсь весь в поту. Жара как не бывало.