class="p1">Вдали густо-синяя кайма лесов, в светлых излучинах неторопливой Мологи темнеют деревеньки, несколько низеньких покосившихся, крытых дранкой изб, между которыми протянуты для просушки рыбачьи сети. Все будто сковано сном, все неподвижно, неизменно. Так же, наверное, текла Молога, так же темнели избы, сушились сети и сто лет назад, и триста, и пятьсот.

Кто же разбудит пойму Мологи от векового сна?

Глава десятая

«СКОРЕЙ ВЕСЬЕГОНСК С МЕСТА СОЙДЕТ!»

Петру Ариановичу упорно преграждали путь к островам.

Опасность все время подстерегала его. Мы чувствовали ее в многозначительных косых взглядах Фим Фимыча, в осторожно прощупывающих вопросах моего дядюшки. Мы чувствовали ее всю весну — за каждым кустом, за каждым углом.

Однажды после привала в лесу Андрей обнаружил несколько окурков у куста. Место было примято, от свежей земли шел пар. Значит, только что кто-то лежал здесь и подслушивал нас.

В другой раз, сидя над картой в комнате Петра Ариановича, я ощутил холодок в спине и быстро оглянулся. В просвете между шторами темнело чье-то прижавшееся к оконному стеклу лицо. Оно тотчас исчезло.

Кто же это мог быть? Круглые глаза, очень толстые губы, приплюснутый — пуговкой — нос. Лицо, прижатое вплотную к стеклу, как бы превратилось в маску. Я бы не смог потом узнать его.

Андрей предположил, что это был Фим Фимыч. Очень приятно было думать, что мы сидим сейчас в тепле, а он, желая подслужиться инспектору, мерзнет на улице. Почки на дубе уже начали распускаться, в эту пору всегда холодает.

Наверное, помощник классных наставников подпрыгивал на месте, чтобы согреться. Мороз хватал его за ноги, и он быстро отдергивал их, будто обороняясь от собак.

Попрыгай, попрыгай!..

Имя-отчество помощника классных наставников было Ефим Ефимович, но дети и взрослые звали его сокращенно Фим Фимычем. О, если бы можно было укоротить и самого его, как сделали это с именем-отчеством!., Я никогда, ни до того, ни после, не видел таких длинных людей. Он выглядел именно длинным, а не высоким, потому что плечи его были необыкновенно покаты и узки. На тощей шее рывками поворачивалась маленькая голова.

Во взгляде его было что-то больное и странное. Замечали: чем способнее, инициативнее, талантливее ученик, тем больше придирается к нему Фим Фимыч.

В обязанности Фим Фимыча входило следить за тем, чтобы, встречаясь на улице с педагогами, ученики приветствовали их согласно ритуалу (полагалось не просто козырнуть, а, плавно отведя фуражку в сторону, вполоборота повернуться к приветствуемому, причем желательно — с улыбкой). Он должен был также пресекать всякую школьную крамолу. Можно было почувствовать на затылке сдерживаемое дыхание и увидеть, как через плечо простирается к тетрадкам длинная рука: а не малюешь ли ты карикатуру на инспектора или на самого Фим Фимыча?

Нужное и важное дело — поддержание в училище дисциплины — превращалось в унизительную слежку.

С нами он стал подозрительно ласков. Как-то даже назвал «милыми мальчиками». Это было, конечно, неспроста.

Затем меня вызвал инспектор училища и принялся выспрашивать про знакомства Петра Ариановича за пределами Весьёгонска.

Я знал лишь, что существует какой-то профессор, который хлопочет насчет экспедиции, но, понятно, промолчал об этом.

Стоя посреди просторного кабинета, инспектор с минуту недоверчиво смотрел на меня, потом закрыл глаза и, казалось, забыл о моем присутствии.

Известно было, что он обременен разнообразными болезнями, которые, собственно говоря, и составляют смысл его существования. Вот и сейчас наш инспектор неподвижно стоял, чуть склонив голову набок, как бы прислушиваясь к тому, что происходит внутри него, и, судя по выражению лица, не был доволен происходящим.

— Ты еще здесь? — сказал он после некоторого молчания. — Ну, не знаешь, так иди! Иди себе…

Окурки в лесу, плоское, прижавшееся к оконному стеклу лицо, вкрадчивая приветливость Фим Фимыча, расспросы инспектора и моего дядюшки — всё говорило о том, что враги Петра Ариановича не дремлют, что они стягивают кольцо.

А между тем Петр Арианович с поразительной беспечностью относился к нашим тревожным сообщениям.

Быть может, он думал, что мы до сих пор еще играем в индейцев? Или просто недооценивал своих весьёгонских противников?

Да, понятно, недооценивал. И можно ли, в конце концов, винить его за это? Ему ли было бояться каких-то гнусных провинциальных сплетников, ему, который сейчас потягался бы силою со всеми льдами Северного Ледовитого океана?

Никогда еще не видели мы нашего учителя в таком оживленном, бодром, приподнятом настроении, как той весной — первой и последней, кстати сказать, которую нам довелось провести вместе.

От профессора регулярно приходили письма, благоприятные, обнадеживающие. Если не летом 1914 года, то уж наверняка летом 1915 небольшая, но хорошо снаряженная экспедиция отправится на поиски островов в Восточно-Сибирском море. Профессору как будто бы удалось заинтересовать ею кого-то из видных сибирских капиталистов. По-видимому, легендарная корга Веденея сохраняла свою притягательную силу и по сей день.

Весной всё чудесным образом ладилось у Петра Ариановича, всё удавалось. Был бы он суеверен, мог бы пожалуй, забеспокоиться, заподозрить, что судьба лишь дразнит, манит надеждами.

Конечно, дело было не только в добрых вестях из Москвы. Я и Андрей с запозданием догадались об этом — уже перед самым скандалом в Летнем саду, давшим новый, опасный поворот событиям.

Скандал случился в воскресенье, а Петра Ариановича и Веронику Васильевну мы увидели накануне, стало быть в субботу.

Я с моим другом совершали обычный свой вечерний обход Весьёгонска. Андрей затеял спор о преимуществах винчестера перед штуцером. За разговором мы незаметно отдалились от центра и углубились в благоуханную темноту переулков.

Вечер был хорош. Ветки черемухи перевешивались через заборы из садов, было приятно касаться прохладной листвы рукой, будто обмениваясь с деревьями беглым приветствием. Но сирень еще не цвела. Иначе я запомнил бы ее запах.

Доски тротуара поскрипывали под нашими торопливыми шагами. Я только было собрался сразить Андрея последним аргументом, как вдруг увидел мужчину и женщину, которые шли под руку, очень медленно, то появляясь в конусе света, отбрасываемом уличным фонарем, то снова ныряя во тьму и надолго пропадая в ней.

О! Мало ли влюбленных парочек, словно во сне, бродит весенними вечерами по улицам!

Мы непоколебимо продолжали свой путь, не замедляя и не убыстряя шаг. Если бы знали, что парочка эта — Петр Арианович и Вероника Васильевна, то поспешили бы круто свернуть в один из боковых переулков, чтобы «раствориться во мгле». Но мы не знали и потому, громко сопя и перебраниваясь, настигли их, и, конечно, под самым фонарем, в ярко освещенном пространстве.

Это было