– Да нет, мне тоже очень нравится. Я всегда хотела побывать в Венеции. Пожалуй, даже больше, чем где-нибудь еще. Просто я сейчас вдруг подумала: а что, если ветер поднимется?

О чем она не должна была спрашивать – мало того, Морис не должен был догадаться, что ей хочется это сделать, – так это о том, что будет, когда к нему в очередной раз заявится Гарри. Ведь в качестве хранилища краденого «Морис», безусловно, должен был ни в коем случае не привлекать внимания и не казаться подозрительным.

– Я, возможно, вскоре и сам за границу уеду, – как бы между прочим обронил Морис.

– Да? Ты никогда раньше об этом не говорил.

– Я тут на днях кое-кого встретил, и этот человек сделал мне одно интересное предложение насчет работы…

Было бесполезно спрашивать, какую именно работу Морису предложили; в его жизни было так много самых различных начинаний. Иногда он, например, уезжал в Бейзуотер, чтобы потренироваться в фигурном катании, поскольку надеялся получить место в ледяном шоу. Возможно, он и сейчас имел в виду нечто подобное.

– А «Мориса» ты тогда, наверное, продавать будешь?

– О да, если за границу соберусь уезжать, то конечно.

– Ну и продашь, у тебя ведь и течь не такая серьезная, как на «Дредноуте».

Столь внезапный переход на практические рельсы, похоже, огорчил Мориса, который увлеченно перекладывал брусчатку на палубе так и сяк.

– Кстати, надо спросить Уиллиса, как у него дела подвигаются… и вообще… мне еще столько всего обдумать нужно… но если кому-то понадобится описание судна, то, по-моему, этот «уголок Венеции» мог бы стать его отличительной чертой…

Морис встал и выключил розовое сияние. Никто из владельцев старых барж не мог позволить себе зря расходовать электричество, и потом, задуманная сцена явно предназначалась для куда более позднего вечера, просто сегодня он решил включить свет пораньше, желая удивить и порадовать Ненну и девочек.

– Да! Скоро я буду жить на суше. А приятелю моему придется быстренько забрать свое барахло из трюма.

– Морис совсем с ума сошел, – тихонько заметила Марта, когда они вернулись на «Грейс».

Впрочем, период странного оптимизма у Мориса продлился недолго. Всей душой откликаясь на самообман других людей, сам он, к несчастью, был способен даже слишком быстро понять, что тоже начинает предаваться самообману. Он больше ни слова не сказал о якобы предложенной ему работе, и очень скоро перестало быть понятно, кто и кому пытался доставить удовольствие, создавая «уголок Венеции».

– Скажи, Морис, а мне-то что дальше делать? – спросила однажды Ненна, ибо ему она доверяла больше, чем кому бы то ни было другому. Помимо всего прочего и рабочий день Мориса начинался не раньше семи или восьми часов, да и в течение дня он часто оставался дома и всегда был готов ее выслушать; хотя порой, конечно, его клиенты уходили только под утро, часа в два или в три, и тогда Морис, взбудораженный чрезмерным количеством выпитого виски, сам являлся на «Грейс», чудом удерживая равновесие на хлипких сходнях, садился на фальшборт и ждал Ненну. Вниз он никогда не спускался – боялся потревожить девочек. И Ненна вскоре поднималась к нему, кутаясь в пальто и прихватив два коврика.

В эти предутренние часы пьяноватый Морис превращался в настоящего оракула, несколько, правда, капризного, но тем не менее впечатляющего. У него даже голос становился другим. Он изрекал мрачную правду о себе, человеке внешне беспечном, невольно выдавая во время этих случайных разговоров такие тайны, которые никогда и никому открывать не собирался. Во время отлива Ненна и Морис любовались огнями на ближнем берегу, а когда начинался прилив, слушали, как бормочет и хихикает река, выжидая того момента, когда ей удастся с силой приподнять баржи; когда вода стояла особенно высоко, река представлялась им могущественным божеством с белой пенистой бородой из растворенных моющих средств, которое с грустью вздыхает над уходящей ночью, созывая домой все двадцать семь затерявшихся в Лондоне речек.

– Слушай, Морис, может, мне лучше отсюда уехать?

– Ты не можешь отсюда уехать.

– Но ведь, по твоим словам, ты и сам уезжать собирался!

– Только никто моим словам не поверил. Вот ты, например. А остальные что на сей счет думают?

– Они думают, что твое судно принадлежит Гарри.

– Ничего тут Гарри не принадлежит! И уж точно ему не принадлежит все то барахло, что у меня в трюме сложено. Он считает, что куда легче жить, вообще не имея собственности. А что касается «Мориса», то я купил его на деньги, подаренные крестной, когда я из Саутпорта уезжал; ей хотелось, чтобы я на них приобрел «какую-нибудь собственность».

– Я никогда не бывала в Саутпорте.

– Там очень мило. Садишься на поезд в центре Ливерпуля и едешь до самого конца; последняя остановка прямо на берегу моря.

– А с тех пор ты хоть раз туда возвращался?

– Нет.

– Но если «Морис» принадлежит тебе, зачем ты с этим Гарри поддерживаешь отношения?

– На это я тебе ничего не могу ответить.

– А что ты будешь делать, если к тебе на борт полиция явится?

– А что ты будешь делать, если твой муж к тебе так и не явится?

«Я должна непременно воспользоваться возможностью и как-то прояснить ситуацию, – думала Ненна, – пусть даже это получится случайно, как при гадании, когда соломинки в реку бросают…»

– Что же мне делать, Морис? – снова спросила она.

– А ты предпринимала попытки с ним увидеться?

– Пока нет. Хотя мне, конечно, давно следовало бы это сделать. Вот найду кого-нибудь, кто согласится остаться с девочками хотя бы на одну ночь, максимум на две, и сразу же к нему поеду. Спасибо, что подтолкнул меня, заставил решиться.

– Нет, не надо.

– Чего не надо?

– Не надо меня благодарить.

– Почему же?

– За такое не благодарят.

– Господи, ты же прекрасно знаешь, что сама я принять решение неспособна!

– Тебе вообще не следует принимать никаких решений.

– Но почему, Морис, почему?

– А с какой стати ты считаешь это решение правильным? Почему думаешь, что поездка туда сделает тебя счастливей? На свете нет какого-то единого для всех счастья, но существует великое множество его разновидностей. А потому всякое принятие решения – пытка для человека с воображением. Ибо, окончательно что-то решив, ты как бы умножаешь количество тех вещей, которые мог бы сделать, но теперь уже никогда не сделаешь. А если хоть один человек может пострадать от принятого тобой решения, такое решение тебе вообще принимать не следует. Тебе твердят: давай, решай поскорей, не то будет поздно, но если действительно окажется слишком поздно, то нам следует быть за это благодарными. Ты ведь прекрасно понимаешь, Ненна, что мы с тобой два сапога пара. Что самое правильное для нас – жить именно там, где мы сейчас и живем, то есть между сушей и водой. Вот ты, моя дорогая, влюблена в мужа лишь наполовину; а твоя Марта – лишь наполовину ребенок, а наполовину уже девушка; Ричард никак не может предать ту половину своей души, которая по-прежнему принадлежит флоту; Уиллис чувствует себя наполовину художником, а наполовину портовым грузчиком; даже наша кошка Страйпи сегодня была наполовину жива, а наполовину мертва…