— Он мог разузнать как-нибудь иначе.

— Как?

— Еще не знаю.

— Тьфу ты! — чертыхнулся Шувалов. — Что за испанские страсти бушуют в вашем воображении? Мы не в Севилье.

— Недавно я читал статью в медицинском журнале, — сказал Иван Дмитриевич. — Автор доказывает, что в Петербурге девочки созревают раньше, чем в Берлине и в Лондоне. Примерно в одном возрасте с итальянками.

— Это вы к чему?

— К вопросу о темпераменте русского человека.

— Вы думаете, — примирительно сказал Шувалов, — мне не хочется верить, что князя придушил муж-рогоносец, ревнивая любовница или его же собственный лакей, польстившийся на серебряный портсигар? Очень хочется. Но не могу я в это поверить, поймите! Так запросто не убивают иностранных дипломатов, в России — тем более.

— Виноват, ваше сиятельство, кого же подозреваете вы?

— В чем и штука, что никого конкретно. Разве что агентов какого-нибудь подпольного польского Жонда, если таковой существует.

— Поляки-то тут при чем?

— Перед тем как отправиться в Ломбардию, на войну с Виктором-Эммануилом и Наполеоном Третьим, кавалерийская дивизия, которой командовал фон Аренсберг, была расквартирована в Кракове. Возможно, он чем-нибудь насолил полякам, а они люди мстительные. Краков принадлежит австрийцам, и, между прочим, там же, в Галиции, начинал когда-то службу граф Хотек.

— По фамилии судя, он — чех, — заметил Иван Дмитриевич.

— Не важно, слуги империи не имеют национальности. А на мысль о поляках меня навел тот факт, что на Хотека сегодня тоже было совершено покушение. Он едва не погиб.

— Ну, это вряд ли. Трудно так зашвырнуть камень в окно кареты, чтобы убить человека.

— Откуда вы знаете? — удивился Шувалов. — Кто вам об этом рассказал?

— Никто. Слух прошел, — уклончиво ответил Иван Дмитриевич.

— Поразительно! Все знают всё и даже больше того, что есть на самом деле. Хотеку, например, какой-то провокатор сообщил, будто убийцу к фон Аренсбергу подослали мы.

— Кто — мы? Вы?

— Да, мы. Жандармы. Представляете?

— А причина?

— Князь якобы связан был с австрийскими и французскими журналистами, снабжал их всякого рода измышлениями о тайных замыслах нашего правительства. Клеветническими, разумеется.

— Действительно снабжал и был связан?

— Не исключаю, но сейчас меня больше заботит другое. Кто-то, похоже, любыми путями стремится подорвать доверие государя к Корпусу жандармов и ко мне лично.

Иван Дмитриевич слушал, а на языке вертелся один вопрос: кто следил за домом фон Аренсберга? Спросить или не стоит? Нет, лучше не спрашивать. Певцов об этом говорить отказался, сославшись на государственную тайну, и невольно возникало чувство, что он, Иван Дмитриевич, сел за стол с игроками, которые заранее распределили между собой выигрыш и проигрыш. В такой ситуации самое разумное — играть по маленькой, не высовываться, если уж нельзя вовсе бросить карты на стол и выйти вон.

— Хотек ведет себя вызывающе, — говорил Шувалов. — Мне он не доверяет, угрожает поставить вопрос о том, чтобы к расследованию были допущены представители австрийской жандармерии. Я вынужден был довольно резко заявить ему, что этого не позволяет честь России.

— Правильно, ваше сиятельство! — горячо одобрил Иван Дмитриевич, вдруг осознав, что честь России, которая никогда не была предметом его насущных забот, зависит от того, насколько быстро сумеет он найти убийцу фон Аренсберга.

— И это еще не все, — пожаловался Шувалов. — Хотек предъявил нам требование поставить вне закона деятельность «Славянского комитета» и намекал, что при отказе возможны серьезные дипломатические осложнения между нашими державами.

— Чем это грозит? Войной? — встревожился Иван Дмитриевич.

— Ну, пока что маловероятно, хотя в более отдаленной перспективе все может быть. В Вене есть влиятельные околоправительственные круги, готовые использовать инцидент в Миллионной для раздувания антирусской истерии. Во что она выльется, одному Богу известно.

Как всегда в минуты волнения, Иван Дмитриевич начал заплетать в косичку правую бакенбарду. Жена тщетно пыталась отучить его от этой безобразной, по ее мнению, привычки. Он ничего не понимал, однако мысль о сонетке немного успокаивала. Стоило потянуть за нее, и весь этот чудовищный бред расползался, как костюм Арлекина.

Такой костюм Иван Дмитриевич давным-давно видел в ярмарочном балагане на Каменном острове. Он тогда должен был выследить, арестовать и выпроводить из Петербурга могилевского еврея по фамилии Лазерштейн, площадного актеришку, который креститься не хотел, но лицедействовать хотел не в Могилеве, а в столице, чтобы, видите ли, зарабатывать побольше. Давали итальянский фарс, Лазерштейн играл Арлекина. По ходу спектакля он царил на сцене, потешал публику, помыкал беднягой Пьеро, пока тот, доведенный до отчаяния, не отыскал в костюме своего мучителя неприметную нитку и не дернул за нее. Тут же весь костюм Арлекина, виртуозно сметанный из лоскутов одной-единственной ниткой, развалился на куски; под хохот зрителей среди вороха разноцветного тряпья остался стоять тощий как скелет голый Лазерштейн со своим едва прикрытым обрезанным срамом.

Шувалов встал и прошелся по кабинету из угла в угол.

— Возможно, я слишком устал сегодня, но у меня возникает странное ощущение…

Он страдальчески потер пальцами виски.

— Мне кажется…

И опять пауза.

— Что, ваше сиятельство? — напрягся Иван Дмитриевич, кожей чувствуя, что сейчас будет сказано самое главное.

— Мне кажется, — выговорил наконец Шувалов, — что слухи о смерти фон Аренсберга начали распространяться еще до того, как он был убит.

Выходя на Фонтанку, Иван Дмитриевич ощутил сильное желание немедленно выпить рюмку водки. Он завернул в ближайший трактир, сел за столик. Хозяин заведения мгновенно узнал почетного гостя и сам подскочил к нему вместо полового.

— Рюмку водки и грибочков соленых, — коротко распорядился Иван Дмитриевич, разглядывая изображенную на стене Цереру с рогом изобилия.

Она веером рассыпала перед собой какие-то фантастические южные плоды, которые никогда не водились в этом третьеразрядном трактире, где величайшим деликатесом почитался моченый горошек. Церера зазывно улыбалась посетителям, каждая грудь у нее была, наверное, фунтов по шести.

На стоявшем в углу бильярде игроки и двух шаров разыграть не успели, как заказ уже был доставлен.

— Что, Иван Дмитриевич, притомились? — участливо спросил трактирщик, сгружая на столик соленые грибочки, из уважения к гостю положенные в фарфоровую сахарницу. — Ну да Бог милостив. Сыщете злодеев — так австрийский император вас орденом пожалует.