– Какая же ты, Алла, дура! Дались тебе эти члены, руки… Они потому тут нарисованы, что картина – часть огромного сюжета. А всего сюжетов – сто. Если их все собрать и составить вместе, то получится огромное полотно. Оно и называется «Картина Жизни». Мне эта картина просто нравится.

– Чем же? – задорно крикнул кто-то из гостей.

– Ну, не могу объяснить.

– Всем нравится, но за сто пятьдесят никто бы не купил!

– Ну, не знаю, сейчас это очень модные художники.

– Где? – загоготали гости.

– В Москве, в Питере, – отбивалась Марьяна. – У тебя-то в доме что висит? Небось то же, что и в офисе, плакаты из супермаркета? Да скажите же вы им, Виктор Андреевич!

Виктор замкнул на себе все взгляды, помолчал и неожиданно предложил:

– Кто может вспомнить – вспоминайте! Вспомните, что было сто лет назад.

– Что было сто лет назад? – заволновалось заинтригованное общество.

– И сто, и сто пятьдесят, и пятьсот лет назад в искусстве наступали схожие ситуации. Ну давайте возьмем кого угодно, ну хотя бы вот пример: Арчимбольдо, Ван Гог, Модильяни. Всем знакомы эти имена? Хорошо, так вот, все они когда-то были современными художниками, но история искусства не делает тайны из того, что их творения, мягко говоря, не всегда нравились современникам. Чаще всего их попросту поносили и считали неадекватными бунтарями, бездарями, плохими рисовальщиками, отступившими от канона, веры и морали. Люди смеялись над их работами. Да-да, смеялись, и еще громче, чем вы сейчас, да и стоили они тогда гроши.

– Ну а при чем тут вера, мораль и канон? – нетерпеливо нахмурившись, возразил Сашка. – В купленной вами, простите за определение, мазне нет ни того, ни другого, ни третьего.

– Вот именно! – с улыбкой согласился Виктор. – Ни того, ни другого, ни третьего. Но есть четвертое.

– Четвертое?

– Да, четвертое. Я, как вы изволили выразиться, специалист и поэтому охотно отвечу – существует некое не оглашаемое условие, тайное обстоятельство, без которого никто даже не запомнил бы имени автора. Обстоятельство это скрыто от глаз, но, уверяю вас, оно и есть самое главное из того, что вам нужно знать про ту или иную картину, когда вы собираетесь ее покупать.

Виктор встал с дивана, прошелся вдоль стола и остановился у полотна.

– Скажу вам более того, – продолжил он после короткого раздумья. – Без этого четвертого и, как выясняется, самого важного обстоятельства не только эта картина, но и вообще все современное искусство, да и любое другое творчество, будут лишь рядом никем не замеченных усилий, направленных на банальное украшение нашей с вами земной и, простите за откровенность, глубоко материалистической жизни.

После заявления в салоне повисла напряженная тишина.

– Боже, как все скучно, – капризно заныла какая-то девица.

– А-а! Нечем крыть! – загоготал подвыпивший Рогулин. – Виктор Андреевич на этом собаку съел. Это тебе, брат, не с имплантами во рту ковыряться. Га-га-га!!

– Ваня! – тревожным голосом откликнулась Марьяна.

А Ваня и не думал униматься:

– Мне, может, картина тоже не нравится: так, благо, что недорого стоила. Но я же молчу! Молчу, потому что купил ее по другой причине – хочу человечка в нее одного завернуть…

– Иван!!! Что ты болтаешь?!

– Молчу, молчу…

Марьяна приняла из рук официанта бокал шампанского.

– Не слушайте его. Напьется и мелет на людях не пойми что. Дело в том, что я давно хотела ее купить. Она мне нравится. Могу себе позволить. Сразу не вышло, но теперь Виктор Андреевич довел все до конца.

Уязвленный Сашка тоже встал из-за стола, подошел к Тропинину и внимательно уставился на холст.

– Мне не то чтобы нечем крыть, просто вы так и не пояснили суть тайного и важнейшего обстоятельства, которое наполняет эту глупую картину столь важным смыслом.

– Да-да, действительно! – оживленно поддержали его обескураженные товарищи.

– Вы действительно хотите знать? – Виктор всем корпусом повернулся к столу и выжидающе замер.

– Да, да…

– Самое главное в этой картине – мой совет ее купить.

Рогулин захохотал так громко, что на столе дрогнули изящные фужеры на длинных ножках. Постепенно к циклопическому смеху хозяина добавились более человеческие голоса его гостей, и еще несколько минут бешеное русское веселье было слышно над всей акваторией порта.

– Утер носик детям! – плача от смеха, не унимался Иван. – Красавец! Обожаю. Нет, ты видел их лица?! Уха-ха-ха!

В кармане у Тропинина опять требовательно зазвонил телефон, и следом в ночной тишине судовой колокол пробил десять вечера.

– По коням! – заорал встрепенувшийся Иван. – У меня здесь, правда, есть и свой стол для «блек джека», но в городе веселее. Виктор Андреевич, дорогой, поехали с нами, я же завтра уплываю на Кипр, когда еще свидимся?

– Нет, Иван, не проси. Завтра в Петербурге большая выставка, через неделю бьеннале в Шанхае. Дела.

Развеселившиеся гости стали подниматься.

– Петербург красивый город. Прикинь и на меня там что-нибудь, – прощаясь уже на палубе, громко кричал Иван. – Про деньги не думай, если что-то стоящее, бери. Ну, давай по-русски обнимемся, а то ты тут совсем офранцузился.

Рогулин в который раз за вечер сгреб Виктора в охапку и, крепко хлопая его по спине, прошептал на ухо:

– Встретишь в Питере лысого умника, Дольфа, напомни, что Рогулин его не забыл.

– Как скажешь, – спокойно ответил Виктор. – Только подберу момент получше.

– Подбери, подбери. Хорошо, что ты меня понимаешь.

– Я еще позвоню.

С трудом отлепившись от гостеприимного хозяина, Виктор заметил его взволнованную жену. Марьяна делала вид, что беседует с какой-то своей подругой, но глаза ее были полны страстной надежды и влажно смотрели на прощающихся мужчин.

– Виктор Андреевич! – не утерпела она. – Я вам так благодарна! Мне так жаль, что вы нас покидаете. Я очень надеюсь на то, что мы еще сможем увидеться снова, – почти прошептала она ему на ухо, делая жаркое ударение на слове «снова».

Под теплым лучистым взглядом мужа Марьяна дружески поцеловала Виктора Андреевича в щеку и захлопала ресницами, лисьей хитростью понимая, что сладким мечтам сегодня сбыться не суждено.

Когда Виктор спустился с трапа, к ногам упал поток ярчайшего света, и, шелестя шинами, по причалу пронесся блестящий лаком «ауди». Виктор поднял голову и улыбнулся напоследок глядевшим на него с высокой палубы хозяевам яхты. Рогулин на прощанье энергично замахал ему рукой, а Марьяна, воровато оглянувшись, приложила два пальчика к своим пухлым губам и послала Виктору воздушный поцелуй.