– Почему ты спросила? Что с тобой, Сонечка? Ты вся дрожишь.

Ида энергично поднялась, села рядом и, взяв дочь за плечи, постаралась заглянуть ей в лицо.

– Что случилось? Не рви мне сердце. Ты плачешь? Боже мой! У меня давно уже нет своей жизни, я живу только воспоминаниями и тобой! Что произошло? Это Лыжница, дура, тебе наговорила?..

– Я ушла от Тимура.

– Ка-а-ак? – изумленно воскликнула Ида.

Потрясение от услышанного было так велико, что она даже вскочила на ноги.

– Вот это новость! Вы же были так счастливы!

– Я разочаровалась, – глотая слезы, тихо прошептала Соня.

– Но что он натворил? – теряясь от нахлынувшего волнения, спросила Ида.

Она забегала по комнате, подскочила к комоду, извлекла из него пару носовых платков, в один высморкалась сама, другой протянула дочери.

– Он перестал быть художником, – утирая лицо и тихо всхлипывая, горестно сообщила Соня. – Утром я думала удавиться, а сейчас думаю, что он того не стоит. Он предал меня, и я не люблю его, я его ненавижу.

– Он что? – тут Ида сделала театральную паузу и понизила голос. – Изменил тебе?

– Хуже.

– Тогда что же?

– Он изменил себе.

Взглянув на дочь, Ида наконец-то поняла, что так неуловимо изменилось в ней за последнее время – в Соне появилась невиданная ранее решимость. Глаза дочери сверкали, как горящие угли. Ида испуганно отшатнулась.

– Вот те раз, – растерянно прошептала она. – А ну пойдем на кухню, ты нам все подробно расскажешь.

Буквально силой она потащила Соню за собой, и ровно через пять минут три женщины уже сидели вокруг круглого стола, плотно заставленного чайным сервизом.

Рассказ Сони был сбивчив и неясен. Слова вязли в горле, и говорить их не хотелось. Соня чувствовала себя как на медицинском осмотре, когда нужно раздеться догола и дать ощупать свое покрытое мурашками тело брезгливой докторше с холодными руками. Когда слезы высохли, она и вовсе пожалела о том, что разревелась и вынуждена теперь отчитываться. Выпив два стакана сладкого чая и немного успокоившись, она захотела отделаться от надоедливых расспросов. Сделать это было не просто. Ида сверлила свое дитя гипнотическим взглядом, гладила по руке и вообще проявляла признаки повышенного интереса и возбужденности. Драма любви была ее любимой темой, стихией, в которой она чувствовала себя как рыба в воде, в которой черпала все восторги и вдохновения. Лыжница подливала чай, когда надо, охала, когда надо, громко причитала или хватала себя за щеки и начинала сокрушенно мотать головой. Толкая друг друга под столом ногами, они засыпали девушку горячими вопросами, требовали откровенности, строили догадки и сахарно-певучими голосами тешили надежду на лучшее. Этот бабий совет показался Соне настолько унизительным, что она еле сдерживалась, чтобы не вскочить и не сбежать. С гадким чувством участницы глупейшего ток-шоу, где главная тема – ее несчастная любовь, она мучилась с ними до тех пор, пока в квартире не раздался звонок.

Чтобы не разрушить хрупкую атмосферу редкого семейного единения, Евдокия постаралась как можно тише выбраться из-за стола и на цыпочках метнулась в прихожую. Обратно она прибежала, топая как слониха. Картинно появившись в дверях, перевела дух и выпалила:

– Тимур!

– Вот те раз! – ошарашенно повторила Ида свое любимое восклицание.

В ее увлажнившихся от удовольствия глазах сверкнул тот огонь, который всегда появляется у бодрой легавой перед тем, как она стрелой полетит по кровавому следу.

– Что будем делать? – заговорщицки воскликнула мать, как будто все услышанное за столом уже объединило их в одну надежную команду.

Соня поникла головой, а энергичная Лыжница сразу восприняла ее позу как мольбу о заступничестве.

– Я его в шею! Он на лестнице стоит, я сказала, чтобы подождал, так я его…

Ида торопливо схватила дочь за плечи и затрясла ее изо всех сил.

– Тебе нужно что-то решать! Чего ты ждешь? Скорее!

Соня встала из-за стола и произвела пальцами сухой щелчок. Не медля ни секунды, из глубины коридора примчался Перро. Огромная собака в покрытом шипами ошейнике уселась в дверном проходе и вопросительно уставилась на хозяйку.

От тяжелого предчувствия у Иды похолодело внутри, и она с ужасом посмотрела на разинутую пасть собаки.

– Ты не можешь, это бесчеловечно, – тихо прошептала она. – Что бы там ни случилось, он такого не заслужил, одумайся!

– Кто и чего не заслужил? Не понимаю, о чем ты?

– Собираешься натравить на него собаку?

– Ты, мама, совсем тут с ума сошла, я собираюсь уйти через черную лестницу. Если хотите, можете сами с ним общаться, обо мне ничего не говорите. Сегодня у меня выставка в Манеже, а вечером уеду в Павловск. Оттуда позвоню. Вот, собственно, и все. Ты что-то говорила про деньги?

Стараясь двигаться как можно тише, Евдокия выскочила из кухни и на цыпочках прокралась в прихожую. Через минуту она вернулась с кредитной карточкой. Загремели засовы, и в спешке Едокия опрокинула стоявшие между дверей мусорные ведра. Стали прощаться.

– Сонечка, солнышко, девочка моя, – переходя от волнения и суеты на тон торжественной декламации, начала Ида.

Она протянула к дочери руки.

– Как же все это решится?

– Все, Ида, я пошла. Решится.

– Деточка, ни о чем не думай, мы с ним разберемся, – бодро пообещала Лыжница.

– Все, все. Пошла.

– Постой!

– Стою.

– Подожди, не уходи, – упавшим голосом попросила Ида. – Я сейчас.

Она отсутствовала несколько минут, а когда вернулась, бросилась Соне на шею.

– Вот, возьми, теперь он твой.

Ида вложила дочери в ладонь что-то мягкое. Соня взглянула на подарок и непонимающе подняла брови.

– Это тот самый платок твоего отца.

Мятая белая тряпица пахла старыми вещами. Раздумывать было некогда, сунув платок в карман, Соня поцеловала мать и Евдокию и, перепрыгивая через ступеньки, понеслась с собакой вниз. Ида расправила плечи и вельможно молвила Лыжнице:

– Приведи его.

Придя на Мойку, Тимур долго разглядывал фронтон нужного дома. Ему пришлось собрать всю свою храбрость, прежде чем он заставил себя войти в парадную. Лифт напоминал гильотину с обратным ходом, и он пошел пешком. Этаж, еще один, еще, – запыхавшись, он добрел до самого верха: вот она, коричневая дверь с эмалированным номерком, привешенный к перилам горшок с засохшей геранью и все тот же коврик с дурацким «Welcome».

Открыла Евдокия. Тимуру даже говорить ничего не пришлось – странная женщина выскочила на площадку, что-то пробормотала и сразу исчезла.