Он сидел на диване в белой рубашке-поло и шортах, из которых ноги торчали, как две жерди с острыми выпуклостями коленок. Руки были сложены на набалдашнике трости черного дерева, с золотым тиснением, которой он иногда пользовался при ходьбе. У окна, как могучая статуя, стоял Каспер, по обыкновению глядя в пространство.

— Садись, — сказал Люциус, как только я вошла. — Нам придется кое-что обсудить.

Я уселась рядом, довольно настороженно, и он передал мне письмо. Оно было от Эдмона Норбо, директора Муниципального музея.

«Дорогая Джо!

Счастлив уведомить, что картина Фрагонара, которую мы вместе смотрели во время нашей последней встречи, была выставлена на продажу — в точности как мы и предполагали. Дирекция немедленно связалась с владельцем, и переговоры завершились к обоюдному удовлетворению. Думаю, вам будет приятно узнать, что покупка вполне уложится в сумму один миллион долларов, указанную в вашей дарственной на текущий год. Вам, как обычно, остается лишь скрепить обязательство подписью.

Передайте мои искренние симпатии Люциусу — я слышал, он быстро поправляется. В сентябре, по возвращении, мы с Кристин будем счастливы увидеться с вами обоими.

С глубочайшим уважением, Эдмон».

— Ну и что? — спросила я, возвращая письмо мужу.

— Как ты собираешься выполнить это обязательство? Где возьмешь деньги?

— Где и всегда — у тебя.

— Только не на этот раз. В этом году у меня другие планы.

— Какие?

— Не важно. Денег не будет — и дело с концом!

— У тебя финансовые проблемы?

— Никаких. Просто я больше не намерен кормить музеи. Они уже вытянули из моего кармана достаточно средств.

От неожиданности я громко расхохоталась.

— Что за нелепость! Откуда же тогда я возьму деньги? Своих у меня нет.

— Значит, придется позвонить Эдмону и объяснить, что картина ему не достанется.

— Но, дорогой, уже слишком поздно… — Я не могла поверить своим ушам. — Сделка совершилась!

— Прости, Джо, но я не имею к ней никакого отношения.

Люциус отложил письмо, опустил очки со лба, раскрыл газету и спрятался за ней, а я осталась сидеть с открытым ртом и круглыми глазами. Пауза затянулась.

— Люциус, — заговорила я, оправившись от первоначального шока, — я чего-то недопонимаю? Что происходит? Это, случайно, не относится к переоценке ценностей, на которую ты намекал вчера у бассейна? Если так, то выполнять свои обязательства — разве это не высшая ценность на свете?

— Речь идет о твоем долге, Джо, — сказал мой муж, выглянув из-за газеты, — но не о моем. Я не давал никаких обязательств.

— Ты же поддерживал все мои начинания!

— Да неужто? Я нес их как ярмо, Джо, но сегодня утром проснулся и сказал себе: а пошло оно все к такой-то матери! Мой список ценностей составлен не мной, а кем-то другим, и скверно отредактирован! За каким чертом мне помогать музеям? Уж лучше тогда вспомнить о людях!

— Ну и помогай на здоровье! Отличная и благородная идея. Но обязательство было дано еще в конце прошлого года, и ты о нем знал. Я обещала это сделать как член совета директоров и должна — понимаешь, должна! — выполнить во что бы то ни стало!

— Нет.

— То есть как это нет?!

— А вот так. Я предпочитаю пустить деньги на что-то более полезное. И конец дискуссии.

Люциус снова закрылся газетой.

Сеть благотворительных организаций и учреждений Нью-Йорка можно условно разделить на три части, примерно как Галлию времен Цезаря: на фешенебельную (то есть модную, популярную в высшем свете), нефешенебельную и всеобъемлющую. К фешенебельной относятся старейшие и наиболее уважаемые сообщества, ориентированные на культуру и искусство, такие, как Нью-Йоркская публичная библиотека, Метрополитен-музей, Музей современного искусства, Балет города Нью-Йорка, «Метрополитен-опера», «Карнеги-холл» и, разумеется, Муниципальный музей. Нефешенебельные организации, чересчур многочисленные, чтобы их перечислить, заняты помощью ближнему и проблемами повседневной жизни, в том числе нищетой, жестоким обращением, недостатком образования, профилактикой и лечением болезней. Последняя категория охватывает все остальное, от вымирающих видов животных до кое-как перебивающихся музеев и выставок, от танцевальных марафонов до театров одного актера. Время от времени какое-то нефешенебельное направление может найти богатого и влиятельного спонсора и войти в моду, как это случилось с кампаниями против рака груди и в защиту собак.

В то утро мне пришло в голову, что неожиданный поворот Люциуса в сторону нефешенебельной благотворительности — это запоздалая вспышка вины по отношению к Рут, активно помогавшей домам престарелых (к моменту нашей встречи Люциус ненавидел эту сферу всеми фибрами своей души, поскольку инстинктивно тянулся к блеску и славе мира светского и фешенебельного). Я могла его понять и верила, что он вполне серьезен в своих намерениях, но это не меняло положения дел.

— Дорогой, в следующем году, ради Бога, вкладывай деньги во что захочешь, хоть в застройку Луны, я и слова не скажу. Но сейчас нам придется купить картину.

— Еще раз повторяю, это твое обязательство, Джо. Ты и выполняй, — раздался голос из-за газеты.

Мне стоило труда сохранить хладнокровие.

— Если я не сдержу слова, то буду вынуждена выйти из совета директоров. Это будет настоящий скандал!

— Меня это не волнует.

— Люциус! Будь добр, отложи газету! Это не тот вопрос, от которого можно отмахнуться!

Он медленно и неохотно опустил газету.

— Тебя не волнует. Что именно? Что будет скандал или что моя репутация будет пущена на ветер?

Какое-то время муж смотрел на меня странно пустым, безжизненным взглядом. Я понятия не имела, о чем он думает, и потому продолжала, кусая губы, чтобы не сорваться на крик:

— Пойми, если я буду публично унижена, тем самым будешь унижен и ты. Из года в год я даю обязательство на определенную сумму денег, и всем известно, что это твои средства. Милый, в чем дело? Я чем-то огорчила тебя или обидела? Или происходит нечто такое, о чем я не имею ни малейшего понятия?

Голос мой сорвался. Люциус отвернулся к окну.

— Смотри на меня, я же с тобой разговариваю! — Я поняла, что больше ни секунды не могу держать себя в руках. — В чем дело?

Мой муж резко повернулся. Его яростный взгляд заставил меня проглотить все приготовленные слова.

— «В чем дело?! В чем дело?!» — передразнил он скрипучим, как у попугая макао, голосом. — Я скажу тебе, в чем дело, Джо! Дело в вещах! Тебя больше волнуют неодушевленные предметы, чем живые люди! Наша жизнь нашпигована вещами: картинами, мебелью, обязательствами «на определенную сумму»! А меня, мать твою, уже блевать от них тянет!