Очередной вопрос Тары вывел мистера Фолкерка из задумчивости:

— А каков он, герцог Аркрейгский, сэр? Он молод и достоин называться и быть вождем?

— Его светлости только-только исполнилось тридцать, — с готовностью отвечал мистер Фолкерк. — Он очень умен, красив и выглядит, как истинный вождь клана. В скором времени ты сама убедишься в этом.

И, помедлив, он добавил с некоторой неохотой:

— К сожалению, у его светлости в последнее время были серьезные проблемы. Остается надеяться, что будущее окажется к нему благосклоннее.

Тара взглянула на него с явным интересом. Тем не менее, будучи весьма восприимчивой, она сразу поняла, что мистер Фолкерк не желает больше обсуждать своего господина. А поскольку ее волновало немало других вещей, она вновь вспомнила о герцоге лишь после того, как они оказались в сутках езды от замка Аркрейг. С этого момента Тару уже не покидали мысли о нем, что только добавило ей нервозности.

— Мы уже на землях Мак-Крейгов, — сообщил ей днем раньше мистер Фолкерк.

На улицах Лондона Тара не раз видела женщин с корзинками на головах, которые продавали пучки шотландского вереска — главным образом белого, хотя порой встречались и фиолетовые веточки. Но разве могло это сравниться с огромными вересковыми полями, густо-фиолетовыми в пору цветения!

Свет, озарявший зеленые холмы, казался ей чем-то волшебным. И такими же сказочными были голубые озера, укрытые по утрам туманной дымкой.

Это было царство теней и света. Краски здесь выглядели такими яркими, что казались почти нереальными, а небеса меняли свой цвет с серого на голубой с непостоянством капризной женщины.

— Ну как, ожидала ли ты такого? — с заговорщицким видом спросил мистер Фолкерк у Тары, как волшебник, гордящийся особенно удавшимся ему волшебством.

— Я и помыслить о таком не могла, — не веря своим глазам, прошептала Тара. — Это так прекрасно… что даже больно смотреть. Мне это не снится?

Мистер Фолкерк мгновенно понял, что она хотела этим сказать, как понял и то, почему она забыла на время о книгах и сидела, не отрывая лица от окна и вдыхая аромат цветущего вереска.

Будто зачарованная, Тара смотрела на проплывавшие мимо знаменитые зеленые холмы, словно покрытые изумрудного цвета бархатом, и глаза ее были исполнены той же тайны, что мерцала в кристально чистых ручьях, струящихся вдоль дороги.

Пейзажи эти успокаивали, умиротворяли, поселяли в сердце гармонию, и трудно было поверить, что воинственный дух шотландцев тоже связывался в людском сознании с природой этих дивных северных мест, помимо того, что шотландцев называют спокойными и уверенными в себе тоже благодаря местам, где они испокон века живут — среди гор, хотя и не очень высоких, и синих озер, в которых отражаются белые или свинцово-серые облака… И все же в душе Тара не находила себе места, не зная, чего ожидать ей от будущего.

Мистер Фолкерк тоже чувствовал некоторую тревогу. Он видел, как сильно изменилась его спутница за то время, пока они пересекают остров с юга на север, и не мог не понимать, что сам спровоцировал эту в ней перемену. И дело тут было не только в рекомендациях, наставлениях и ответах на те вопросы, которыми она его засыпала.

Главное заключалось в само́м укладе их путешествия. В нем не было ничего, что напоминало бы прошлую жизнь Тары — как не было ничего, что могло бы подготовить ее к будущему. Они были просто два человека на лоне природы и в море книг… Оторвавшись от Лондона и не примкнув к Шотландии, они просто совершали движение во времени и пространстве, обсуждая прошлое и настоящее и узнавая друг друга, были друг с другом искренни, и каждый по-своему был интересен один другому.

Пожалуй, ей следовало бы путешествовать, как обычной служанке, с запозданием в который раз ругал себя мистер Фолкерк. Ему следовало бы нанять второй экипаж, который бы ехал за первым, или же втиснуть Тару на козлы между кучером и лакеем! А он без раздумий устроил ее рядом с собою в карете… На постоялых дворах Таре отводили лучшие комнаты, а ела она вместе с ним приватно, в гостиной. Слуги относились к ней с почтением и предупредительностью.

Благодаря врожденному чутью и внутреннему такту Тара держалась все это время с той безупречностью, какая сделала бы честь любой леди. Если что и выдавало ее, то только приютская одежда сироты, не знавшей отца.

«Да, это было ошибкой, серьезной ошибкой», — растерянно произнес вслух мистер Фолкерк. И все же он знал: повторись эта история сначала, он бы вновь поступил точно так же. Смятение овладело им.

Несмотря на свой успех у женщин, он так и не женился — а теперь уж поздно об этом и думать, говорил он себе. Но все эти дни, что они с Тарой ехали, сидя в одной карете, глядя вокруг и разговаривая, он с восхищением наблюдал за тем, как нежный бутон превращается у него на глазах в цветок редкостной красоты. И мистер Фолкерк унесся мыслями далеко-далеко, понимая, что чувства его расшевелила не только природа родной Шотландии, но и это дитя, не знающее ни своих родителей, ни будущей своей судьбы… Впрочем, и своей жизни, какая ему еще предстояла, он тоже не знал.

Внезапно ему вспомнилось одно стихотворение молодого и пока малоизвестного поэта Томаса Мура. И хотя Мура знали очень немногие, это был поэт, который Фолкерку очень нравился — в особенности тем, что некоторые строчки стихов поэта выражали его собственные чувства. Небольшая подборка стихов Мура была в числе книг, которые Фолкерк дал Таре. И он против воли забормотал:

Поверь, если прелести юной твоей,

От которой мне больно вздохнуть,

Суждено, как подаркам насмешливых фей,

Из восторженных рук ускользнуть,

Все ты будешь любезна для взоров моих,

Словно времени бег — ни при чем,

И желанья мои вкруг руин дорогих

Обовьются зеленым плющом.

И пусть время румяных не тронуло щек,

Пусть прекрасна ты и молода,

Но не думай, что верность и жар — лишь на срок,

Что любовь охлаждают года.

Нет, любовь настоящая вечно жива,

Лишь дороже от бед и невзгод, —

Так подсолнух глядит на закат божества,

Как смотрел поутру на восход.

(Перевод Г. Кружкова)

Он чувствовал, что Тара очень близка ему — по духу, по взгляду на окружающее. И для него не было сомнений в том, что она сделала бы честь любому, кто решил бы предложить ей руку и сердце.

В ней столько природной сообразительности и восприимчивости! Она усваивает не только то, что он говорит ей, но и улавливает то, что подразумевает при этом… Между ними, как ему кажется, возникло особое поле взаимного притяжения — доверчиво-почтительное с ее стороны и покровительственно-благоговейное — с его.

Бог знает, какая судьба ждет ее впереди, еще раз сказал он себе. Да, инстинкт подсказывал ему, что лучше всего отправить Тару назад, в Лондон, пока они еще не добрались до замка и ее полудетская ножка не переступила его порог. Еще можно повернуть вспять колесо фортуны… Но он не решался… Что-то его удерживало. Более того, его душа и сердце почему-то противились этому… А она, даже не догадываясь о его переживаниях, разглядывала возвышавшиеся над ними горы и склонялась время от времени к окну, чтобы взглянуть на серебристый водный поток, стекавший по голому каменному склону в голубоватые воды озера.