Теперь уж ничто не мешало воцарению Лжедмитрия. В июне 1605 г. народ московский ждал царя; стольный град встречал его звоном колоколов и радостными криками жителей. Чтобы признать в нем законного царя, требовалось слово патриарха и матери Дмитрия, в постриге принявшей имя Марфа. С этим проблем не было: патриархом стал рязанский архиепископ Игнатий, первый принявший Лжедмитрия как настоящего царя. Марфу вызволили из монастыря, и народ умилялся, глядя, как любят друг друга мать и сын, с каким сыновним уважением Лжедмитрий говорит с матерью. Надо ли говорить, что признание Марфой Дмитрия не является доказательством его чудесного спасения? Как матери царской отныне ей стали доступны многие блага жизни, о которых в монастыре она уже успела позабыть. Чуяло или нет материнское сердечко в Лжедмитрии давно потерянного сына, неизвестно, но очень многое говорило за то, чтобы не терять такого повода отомстить и поцарствовать всласть (известно, что позднее она посылала втайне от Лжедмитрия гонца к польскому королю Сигизмунду сказать: самозванец — не ее сын Дмитрий).

Все в новом государе нравилось: и слезы его от счастья видеть своих подданных и Москву, и набожность, и милость к народу. Не нравилось лишь его откровенное принятие не только православных, но и католических обычаев; он даже собирался строить католическую церковь в Москве для своих поляков и прочих иностранцев. Среди бояр вновь поднималась крамола: князь Василий Шуйский, который использовал самозванца, чтобы извести Годуновых, теперь получил свое и хотел большего — царской власти. Когда Лжедмитрий прибыл под Москву, он признал в нем спасшегося царевича, а сейчас посылал своих ближних говорить на московских площадях, что сам он хоронил царевича Дмитрия в Угличе, сам видел его тело, а потому на троне нынче сидит самозванец. Шуйский был арестован царем (о его речах мятежных узнали и донесли царю). На суде Шуйского обличали и сам Лжедмитрий, и народ московский; приговором за измену была смертная казнь. У плахи тот уж сказал зевакам, что страдает за правду и русский народ, но тут ему объявили помилование от царя.

Вскоре после этого Лжедмитрий венчался на царство, которое началось с раздачи благ и милостей подданным. Первыми его указами были повышены в званиях родичи его матери, бояре Нагие, вызван в Москву князь тверской Симеон Бекбулатович; освобождены опальные Романовы; Филарет стал ростовским митрополитом. Были выплачены долги за Иваном Грозным, многим вышли поблажки в уплате налогов и прочих государственных сборов. Не обошлось и без наказаний: 74 семейства из тех, кто выказывал верность Годуновым, были отправлены в далекие ссылки. Полякам, сопровождавшим его, царь приказал выплатить жалованье, но те так и остались в Москве, надеясь заработать еще, да не вышло: когда деньги, данные Лжедмитрием, были пропиты, поляки отправились домой не солоно хлебавши. Нового царя полюбили, даже несмотря на его откровенное еретичество: он признавал любую религию, говоря, что одно есть греческая вера и латинская!

Никаких радикальных шагов к укреплению католичества на Руси он не предпринимал, хотя и явно желал поддержки папы римского и короля польского в затеваемой им войне против Крыма да в женитьбе на Марине Мнишек. Впрочем, от своей будущей супруги он желал, чтобы она не раздражала русских своей ярой приверженностью чужой вере (просил, чтобы она волосы убирала по русскому обычаю, причастилась у обедни, посещала православную церковь, даже сохраняя свою веру). Венчание состоялось в Кракове, где жениха представлял посол Москвы. Ожидая жену, по настоятельному требованию ее отца Лжедмитрий отослал Ксению Годунову, которую сделал своей наложницей, в монастырь Белозерья. Но Мнишеки в Россию все же не спешили, чего-то опасаясь.

Государь Дмитрий был весьма деятельным и радел о благе России; даже в союзе с Польшей, которая ждала от его восшествия на престол едва ли не объединения Руси с Речью Посполитой под короной Сигизмунда III, он искал пользы для своих начинаний. Это полякам не нравилось; едва стал царем самозванец, как в Москву прибыл посланник короля Сигизмунда, чтобы показать: некрепок Лжедмитрий на престоле; слишком многое зависит от Польши, и пренебрегать польскими интересами даже в ущерб собственным, российским, он не должен. В Польше распространялись слухи, что Годунов не умер, а бежал в Англию. Обещая помощь против Годунова, Сигизмунд требовал взамен послушания и многих уступок: враждебных действий против шведов, милостей и свободной торговли полякам в Московском государстве и т. д. В то же время бояре Шуйские и Голицыны, не оставлявшие надежды сбросить с трона самозванца, послали в Польшу своего человека, Ивана Безобразова, который должен был договориться с Львом Сапегой, секретарем Сигизмунда, о выступлении против Лжедмитрия. Интересно, что бояре предлагали нового претендента на престол — Владислава, сына Сигизмунда, чтобы быть уверенными в поддержке Польши. В то же время явно благоволит Лжедмитрию папа Павел V, недавно вошедший в должность: по его разрешению Ватикан удовлетворяет самолюбию самозванца, присваивая ему титул непобедимого императора; глава католической церкви ждет от Лжедмитрия ответной услуги — обращения в католичество всей Руси.

В конце апреля Мнишеки прибыли в Россию, а 2 мая жена царя Марина прибыла в Москву. Серебро из казны летело на подарки полякам, Марине и ее отцу. Отношения с поляками все не налаживались, а на юго-востоке государства объявился еще один самозванец, из терских казаков: он и его товарищи говорили, что царица Ирина родила не дочку Феодосию, а сына, которому имя дали Петр; младенца подменил Годунов, но верные люди сумели спасти царевича. Теперь он идет на самозванца Лжедмитрия требовать власти и трона. Именем царевича Петра Федоровича казаки грабили Русь, пока Лжедмитрий не позвал племянника в Москву к себе, обещая ему подобающий прием. Встрече двух самозванцев не довелось случиться: заговор против Лжедмитрия, возглавляемый Василием Ивановичем Шуйским, Иваном Семеновичем Куракиным и Василием Васильевичем Голицыным, набирал в Москве обороты. К нему присоединились многие высшие духовные лица, разгневанные тем, что царица Марина не собиралась принимать православие; московские бояре и купцы, которых ради приема польских гостей выселили из их домов. Заговорщики решили убить самозванца московского, одного из них троих сделать царем, а править одному, но советом всех троих. Военной силой заговора было 18-тысяч-ное войско псковичан и новгородцев, ожидавшее под Москвою похода на Крым.

Однако убить Лжедмитрия было непросто: на это нужно было поднять москвичей, но большинство из них были преданы царю (известен случай, когда возмущения против самозванца возникли среди стрельцов, так прочие, узнав о том, своими руками на куски злодеев порвали). Поэтому решили кричать, что поляки убивают царя, а в суматохе, когда к царским палатам защитники Лжедмитрия кинутся, убить его.

В назначенную ночь при царе осталось всего 30 телохранителей; остальных (обычно их было до 100) распустили от имени царя бояре. Войско псковское и новгородское перекрыло все ворота в город и в Кремль. В 4 часа поутру на храме Ильи Пророка ударили в колокола, вскоре звенела от набата вся столица. Через Спасские ворота Шуйский и прочие проникли в Кремль, крестом и именем божьим ведя народ против самозванца-царя. Тот уже не спал, когда один из заговорщиков ворвался в покои со словами: «Ну, безвременный царь! Проспался ли ты? Зачем не выходишь к народу и не даешь ему отчета?»[42] Но тут вступилась за царя охрана: верный Басманов убил одного, да и сам Лжедмитрий вступил в бой с убийцами. Они сопротивлялись, пока не пал бездыханным Басманов, тогда Лжедмитрий кинулся в комнаты жены — предупредить ее об опасности, а сам, пытаясь бежать, выпрыгнул из окна дворца более чем с 30-метровой высоты и сильно покалечился. Здесь его и нашли потом стрельцы; когда самозванец пришел в себя, он уговорил стрельцов послужить ему. На боярские увещевания, что надобно убить лжецаря, стрельцы говорили: только мать его знает, самозванец ли он. Они потребовали: пусть царица Марфа скажет, сын ей царь или нет! Ответ от нее принес народу и стрельцам Голицын, сказав, что Марфа не признает Лжедмитрия сыном (позднее выяснилось, что к ней никто не ходил спрашивать; лишь потом, когда ей труп Лжедмитрия показали, Марфа отвечала на вопрос, сын ли он ей: «Теперь-то что спрашивать? Он мертв»). Его слова подтвердили и другие Нагие. Из толпы раздался выстрел пищали: Григорий Валуев, сын боярский, убил самозванца. Трупы Лжедмитрия и Басманова таскали по Москве, а затем бросили на Красной площади на три дня и лишь потом похоронили. Над могилой убитого Лжедмитрия, находившейся за Серпуховскими воротами, стали твориться чудеса; тогда, чтобы не говорили в народе, что праведника и святого убили, труп вырыли и сожгли, а прахом выстрелили из пушки в сторону Польши. Во время майского бунта 1606 г. было перебито и множество поляков (по разным источникам, от 1200 до 2135 человек), находившихся в Москве по случаю свадьбы Марины Мнишек и Лжедмитрия. Послов не тронули.