– Ладно, – сказал он покорно.

Лодочный нос развернулся и снова нацелился по течению.

Ван Дейк смотрел перед собой. Что за тщетные метания! Неужто он отныне обречен повсюду следовать за Колченогим? Делать то самое, чего он всячески избегал?

Промедление создало немалый разрыв между его лодкой и губернаторской. Он подумал об английском флоте, о полном решимости, недалеком губернаторе и гневном, уязвленном лице жены. Подумал о ждавшей его невинной, беззащитной дочурке. Серый скальный Палисад как будто вторил ему беззвучными стенаниями под шорох воды. Ван Дейк снова оглянулся. Деревня скрылась за деревьями. Он собирался к дочери, а потом прошел стороной.

– Поворачивайте!

– Босс?

– Мы возвращаемся. Поворачивайте! – велел он.

Мужчины неуверенно переглядывались.

– Или вам хочется сцепиться с англичанами?! – заорал ван Дейк.

Те снова переглянулись. И подчинились. Нос лодки развернулся к восточному берегу.

Стайвесант все смотрел. Он увидел и понял. И голос его разнесся над потоком с неслыханной силой:

– Предатель! – Это слово достигло ван Дейка как громовой раскат. Как знать, быть может, оно долетело до самых истоков реки на дальнем севере. – Изменник!

Ван Дейк следил за губернаторской лодкой, но та не изменила курса. Их пути разошлись, и оба это знали, покуда течение великой реки несло Стайвесанта на юг, а ван Дейк, свободный хоть ненадолго, плыл обратно, чтобы вручить своей дочке сверкающий доллар.

Меня зовут Квош, и это значит, что я родился в воскресенье. Я знаю, потому что в Африке, откуда вышел мой народ, ребенка часто называют по дню недели, в который он появился на свет. Мне сказали, что в Африке я звался бы Квази. Родись я в пятницу, был бы Кофи, а по-английски – Каффи. Дитя понедельника носит имя Коджо, у англичан – Куджо, и есть другие похожие имена.

Я думаю, что родился примерно в 1650 году от Рождества Господа нашего. Моего отца и мать продали в рабство на Барбадос. Когда мне было пять, нас с матерью забрали от отца и продали снова. На рынке нас разлучили. С тех пор я не знаю, что с ней стало, но меня купил голландский морской капитан, и в этом мне повезло, потому что он привез меня в Новый Амстердам, как тот назывался тогда; останься я там, где был, меня бы нынче и в живых не было. В Новом Амстердаме голландский капитан продал меня, и я стал собственностью мингера Дирка ван Дейка. Мне было шесть. Отца я не помню вовсе, а мать – только чуточку; они, конечно, давным-давно умерли.

С малых лет я мечтал получить волю.

Я узнал, что это такое, от старого чернокожего, которого встретил, когда мне было лет восемь или девять. В те времена рабов в провинции Новые Нидерланды было всего шестьсот, причем половина приходилась на город. Одни принадлежали семьям, другие – Голландской Вест-Индской компании. И однажды я заметил на рынке чернокожего старика. Он сидел в повозке, на нем была большая соломенная шляпа, и он улыбался и выглядел довольным собой. Ну, я и подошел к нему, потому был нагловат, и сказал:

– У тебя счастливый вид, старый. Кто твой хозяин?

А он ответил:

– У меня нет хозяина. Я вольный.

И объяснил, что это значит.

Голландская Вест-Индская компания, которая годами раньше ввезла партии рабов и использовала их на многих общественных работах, как то: строительство форта, мощение улиц и тому подобное, предоставила землю некоторым из тех, кто трудился лучше и дольше других и посещал церковь, и сделала их вольными на определенных условиях дальнейшей службы. Они назывались вольноотпущенниками. Я спросил, много ли таких.

– Нет, всего несколько, – ответил он.

Некоторые жили неподалеку от стены, другие – дальше, на восточной стороне острова, а третьи обосновались за северной рекой в местности, которую называли Павонией. У меня было мало надежды на такую судьбу, но мне показалось, что вольным быть здорово.

Мне, правда, повезло попасть к добрым людям. Мингер ван Дейк был сильным и энергичным человеком, который любил торговлю и путешествия вверх по реке. Его жена была щедрая красивая леди. Она строго держалась Голландской реформатской церкви, пасторов и губернатора Стайвесанта. Она была невысокого мнения об индейцах и не любила, когда ее муж пребывал среди них.

Впервые попав в этот дом, я застал там кухарку и наемную служанку Анну. Ей оплатили проезд через океан, за что она обязалась отработать семь лет, после чего ей причиталась некоторая сумма денег и воля. Я же был просто рабом.

Мингер ван Дейк и его жена всегда пеклись о семье. Если и ссорились, то мы видели это редко; для них не было большей радости, чем собраться за столом всем семейством. Я работал в доме и много времени проводил с их детьми, а потому знал голландский почти не хуже, чем они сами.

С их сыном Яном мы были примерно одних лет. Он был ладным мальчуганом с копной каштановых волос. Похож на отца, но сбит покрепче – наверное, пошел в мать. Маленькими мы часто играли и всегда оставались друзьями. Что до его сестренки Клары, то она была милейшее дитя на свете – златовласая и синеглазая. Крошкой я возил ее на закорках, и даже в десять или одиннадцать лет она заставляла меня таскать ее на себе и при этом хохотала, уверяя, что хочет лишь меня подразнить. Я любил это дитя.

Я всегда был отличным бегуном. Иногда мингер ван Дейк устраивал нам забеги: ставил Яна передо мной, а маленькую Клару – почти у финишной черты. Яна я обычно обгонял, но, поравнявшись с Кларой, притормаживал и бежал сзади впритык, чтобы она, к ее великому восторгу, выиграла.

Некоторые голландцы жестоко обращались с рабами, но мингер ван Дейк и Госпожа всегда были ко мне добры. Когда я был мал, мне поручали только легкую работу. Когда подрос, мингер ван Дейк приспособил меня ко множеству дел. Я вечно таскал и волок то одно, то другое. Но выпорол он меня только раз, когда мы с Яном разбили стекло, и нам досталось поровну.

Мне было лет четырнадцать, когда мингер ван Дейк преуспел в делах и стал важной птицей. Все начали звать его Боссом, и я в том числе. С этого момента я так и буду его называть. Примерно в то же время Госпоже пришло в голову, что хорошо бы нарядить меня в ливрею и сделать слугой в большом доме. Босс посмеялся, но возражать не стал. Мне очень шла эта голубая ливрея, и я чрезвычайно гордился собой. А Госпожа научила меня отворять дверь гостям и прислуживать за столом, и мне это страшно понравилось. А она сказала: «Квош, у тебя красивая улыбка». Ну, я и старался улыбаться без устали и был у нее в фаворе, и у Босса тоже. Однажды к нам пришел старый пастор Корнелий, весьма влиятельный человек. Он был высок, неизменно в черном и, несмотря на возраст, держался очень прямо. Даже он похвалил мой вид, когда разговаривал с женой Босса. После этого я уже не мог ее огорчить. И думаю, что из-за этого доброго отношения возомнил о себе слишком много. Наверное, какое-то время я считал себя скорее наемным слугой, чем рабом. И часто прикидывал, что бы сделать, чтобы семья оценила меня еще выше.