Когда они в следующий раз лежали вместе, она на нем, и его стоны предвещали шторм, сгущавшийся внутри него, она остановилась и больше не двигалась, положив руки ему на грудь, начала говорить, по-прежнему сидя на его пульсирующем изумлении, говорила целыми предложениями, знакомым, доверительным голосом, рассказывая как будто мимоходом и в то же время требуя всего его внимания. Ему пришлось умерить толчки, чтобы следить за ее словами, повествовавшими о куртизанках-кобрах, чьи тела из года в год приучались к яду, вначале — по капле, потом — по несколько капель, доза росла, и они уже принимали по чайной ложке в день. В конце концов, они могли безболезненно выпить стакан, полный яда. Но их пот, слюна, их соки любви были столь ядовиты, что каждый, кто с ними спал, был обречен. Даже тот, кто утерев слезу этой женщины, поднес бы палец к губам — погибал. Понимаешь, они могли предаваться страсти, лишь когда должны были убивать. Они были всего лишь наемными убийцами на службе своего господина. Им никого нельзя было любить. Они отравляли всякого, кто их касался, всякого, кого целовали, независимо от того, презирали они его или любили. Можешь ли ты представить, как они были несчастны? Бёртон неподвижно лежал на кровати, его член — как отмененное утверждение. Она царапнула его грудь. История еще не окончена. Жил один поэт, возможно, самый талантливый в стране, который влюбился в одну из таких куртизанок, едва увидев ее, наверно самую прекрасную женщину того времена. Это не был необузданный мечтательный юнец, нет, он был опытен и знал правила двора и законы чувств. Он долго мучился и сомневался, должен ли открыть ей любовь. Когда он почти готов был к признанию, она сама заговорила с ним, на берегу Ямуны. Она хотела учиться у него санскриту. Ей не хватало лишь этого знания среди искусств, которыми должна обладать куртизанка. Он получил разрешение правителя на ежедневные уроки. Кундалини наклонилась вперед, ее волосы гладили его по лицу, потом выпрямилась, ее руки спрятались, он почувствовал, как ноготь скользнул по внутренней стороне его бедра. Слушай внимательно, сказала она. Куртизанка влюбилась в поэта, постепенно, за годы совместных занятий, так же медленно, как раньше привыкала к яду. И однажды она сделала ему двойное признание, признание в своей любви и своей смертоточивости. Я часто размышляю, что почувствовал поэт в ту минуту, когда разрешилась их взаимная любовь — мертворождением. Он не бежал ее. Он решил соединиться с возлюбленной, пусть на один-единственный раз. Понимаешь, он решил возместить ту несправедливость, что учинили с этой женщиной. По телу Бёртона пробежала дрожь. И что потом? Странно, у этой истории множество вариантов, но в одном они схожи: он, конечно, умер, но при смерти черты лица его выражали такое блаженство, какое знают лишь те, кому открываются ворота к спасению. Кундалини отделилась от него, вытянулась рядом и провела ногтем указательного пальца по его уснувшему члену. Это, мой господин, было искусство замедлить наслаждение. Когда отдохнешь от моей истории, можем начать заново. Он взглянул на нее новыми глазами. Ему хотелось поцеловать ее, забыв, кто она и почему она лежит в этой комнате. Он не был как тот поэт. Он открыл в себе трусость там, где меньше всего ожидал ее найти.

17. НАУКАРАМ

II Aum Dhumravamaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Довольно про Бароду, довольно. Мы должны еще много записать про Синдх и про мою службу там. Это были годы суровой работы, безо всякой радости для меня…

— Согласен.

— Учтите, что я поехал вместе со своим господином, это было совсем не так обязательно. И я служил не только ему, но целой армии ангреци. И еще я спас ему жизнь, вы должны это особо отметить…

— Мы дойдем до этого. Итак, ты поехал с ним вместе, но его любовница, Кундалини, не могу представить себе офицера ангреци, который переезжает вместе с любовницей.

— Такой вопрос и не стоял.

— Почему?

— Не стоял и все.

— Ха, она его бросила. Ты нашел женщину, которая была неверна. Она сбежала.

— Нет, это ложь.

— Отчего ты реагируешь так бурно, едва о ней заходит речь? Тебе не кажется, что твои чувства чрезмерны?

— Что значит чрезмерны? Кто ставит меру? Вы? Все сбилось, все пошло вкривь. Я не допустил ни одной ошибки. Если бы у меня была такая женщина, как Кундалини.

— Как Кундалини? Или сама Кундалини?

— Я не могу вам описать ее. Я радовался, просыпаясь, тому, что увижу ее. Услышу ее голос. Она пела, когда ей хотелось. Она знала много бхаджан. Когда она пела, это было словно она одевала украшения на день. Она часто веселилась. Но не с самого начала. Остальные слуги относились к ней с презрением. Лицемеры, каждый из них был бы счастлив иметь такую жену. Вскоре им пришлось проглотить свое презрение, потому что она была очаровательна. Мы часто сидели вместе в кухне, и она всех нас смешила. А в другие дни ее настроение было мрачным, и мне казалось, будто весь мир покрыт буркхой. Мне хотелось подбодрить ее, но как? Я был не тем…

— Ты был в нее влюблен, я мог бы и сам догадаться. Она вскружила тебе голову.

— Все было бы не так ужасно, если бы он не стал со мной откровенничать. Я еле выдерживал. Он думал, что показывает мне свое доверие, говоря о ней. Что его в ней удивляло, что ему нравилось. Я не мог остановить его. Любые мои слова могли вызвать у него подозрение. Чем дольше она была у нас, тем откровенней становился он со мной. Мне не хотелось слушать ни слова. Но стало еще хуже. Ему нужны были не только мои советы, он пожелал, чтобы я был его заступником. Он не давал приказания. Но было трудно не понять, чего ему хочется. Я должен был говорить с ней про него.

— Ты ревновал к сахибу. Теперь я понимаю. Он был богат, он обладал многим, чего не было у тебя, так почему он должен обладать еще и женщиной, в которую ты был влюблен. Разве не так было? И он не чувствовал твоей ненависти?

— Нет, у меня не было ненависти. Это тоже ложь.

— Поэтому она осталась в Бароде? Ты оклеветал ее перед фиренги? Не в силах больше выносить ее присутствие? Она посеяла вражду между вами?

— Молчите. Вы говорите чушь. Она была тогда мертва, уже давно мертва.

— Как? Почему она умерла?

— Вы не знаете удержу, думаете, я доверю вам то, что никому еще не рассказывал?

— Я просто спросил.

— Вы не можете спрашивать обо всем.

— Но это был вполне обоснованный вопрос.

— Я что, плачу деньги, чтобы доверять вам свои тайны? Вы и так перевернули мне жизнь с ног на голову.

18. ПОСПЕШНОСТЬ ДЕЙСТВИЙ

Спустя неделю Упаничче согласился обучать этого ученика, и Бёртон приказал Наукараму время от времени доставлять к дому учителя большие тыквы. Что ты думаешь о нем? Мне запомнилось, сахиб, что он ежедневно приходит в одно и то же время, он хозяин собственной жизни, это качество серьезного учителя. Действительно, каждый день, в четыре часа, с точностью до минуты, они слышали дребезжащие колеса тонги, храп лошака, и как только Наукарам открывал дверь, на садовой тропинке появлялся маленький белобородый человек, за ним шагал его секретарь, закрывая учителя от солнца зонтиком. Они пили масала-чай, Упаничче любил, чтобы пряностей было побольше, затем вместе садились за письменный стол. Наукарам клал на плетеный стул три подушки. Грамматика была для Упаничче танцевальной площадкой, на которой он крутил пируэты. Бёртон не вмешивался. Никто и не ожидал, что проворный ум удовлетворится сослагательным наклонением вспомогательных глаголов. Его отступления оставались поначалу в пространстве языка. Вам, несомненно, знакомы наши два слова, обозначающие человека: «адми», происходящий от Адама, который, как уверяют мусульмане, появился на свет в наших краях, и «манав», что возник от Ману, имени иного предка, из — как вы бы сказали — индуистской традиции. По речам их узнаете их, не так ли? В нашем языке мы оказываемся потомками двух родов. Какую силу это может нам дать! Не следует ли из вашей аргументации, гуруджи, что каждый индиец является и индусом, и мусульманином? Не будем так дерзки, мой шишиа, будем рады тому, что они живут бок о бок. Но вскоре ему стало мало языка. Закружив сальто, Упаничче приземлился обеими ногами в юриспруденции… в древнеиндийском уголовном праве описывались преступления против животных. Три пируэта спустя он давал комментарии по кастовой системе… вы говорите высокородный, мы говорим дважды рожденный. Не очень-то большая разница, как вам кажется? А после объяснения звательного падежа он наградил ученика поговоркой, что книгу, карандаш и женщину никогда нельзя одалживать, не то получишь их обратно разорванными, разломанными, растрепанными. Эта поговорка вашего сочинения? Ни в коем случае, из одного санскритского стихотворения, из такого, которое вы назовете классическим произведением. Удивительно! Удивляйтесь, удивление полезно для здоровья. Может, пройдем еще один урок? Достаточно, мистер Бёртон, достаточно. Шишиа, который утомляет своего гуру, бывало ли когда такое? Неслыханно! Вы должны беречь мои силы! Вам еще долго понадобится гуруджи.