— Все в порядке? — забеспокоился Франк, который, разумеется, из жалости не осмелился отобрать захваченную мною бутылку.

— Пойду пописаю. — Я скривился и оперся на спинку дивана, пытаясь обеспечить себе устойчивое вертикальное положение. Франк немедленно кинулся на помощь. — Не волнуйся, — сказал я, выставив руку ладонью вперед, чтобы остановить его, — это всего лишь безобидное пароксистическое позиционное головокружение. — Еще раз улыбнувшись ему, я двинулся в путь. — Клянусь, этот термин существует, проверь в «Википедии». Неужели я был бы способен выдать такое, если бы действительно напился?

Я покинул гостиную и оказался в коридоре, откуда Лиза, вероятно заблаговременно, позаботилась перед моим приходом снять со стен несколько семейных фотографий: Лилу с папой, Лилу с мамой, Лилу с папой и мамой, Лилу летом на пляже, Лилу зимой в снегу, день рождения Лилу, Рождество Лилу.

Из ванной комнаты тоже исчезли уточки и другие резиновые игрушки, которые обычно валяются на бортике ванной, покрытые пятнами засохшей пены. Осталось лишь несколько фигурок животных, приклеенных на дно, чтобы ребенок не поскользнулся. Это на мгновение заставило меня задуматься: свидетельствует ли о том, что я плохой отец, тот факт, что я не озаботился оснастить нашу ванну подобными зверушками, когда Клеман еще не принимал душ самостоятельно? Еще я подумал, могла ли при таких заботливых родителях двухлетняя девочка утонуть в ванной. Или погибнуть под колесами состава в метро.

Из-за маиса техасско-мексиканских чипсов, плохо сочетающегося с танином гамэ, от избытка алкоголя или попросту от отчаяния, но у меня в желудке забурлило. Через несколько секунд на лбу от тошноты выступили бисеринки пота. Я запер дверь ванной на ключ и, успев отметить в зеркале над раковиной заливавшую мое лицо бледность, рухнул на колени, чтобы выблевать в пахнущий чистотой и жавелевой водой унитаз первый залп. Ощущая горечь во рту, бормоча ругательства, вцепившись пальцами в стульчак из прессованного дерева, меньше всего на свете интересуясь количеством задниц, которые на него усаживались, и тысячами тонн дерьма, которые через него прошли, я выпученными глазами уставился на свои ботинки, увязнувшие в банном коврике с длинным ворсом. И выблевал все выпитое, до желчи. Прежде чем спустить воду, я отмотал не меньше метра туалетной бумаги, чтобы протереть запачканную крышку. Несмотря на свое состояние, я вспомнил, как Питер Селлерс тщетно пытался совладать с переливающейся ванной в фильме «Вечеринка», от которого Клеман хохотал буквально до слез. А я каждый раз радовался, когда ставил ему этот диск. Он смеялся в комических ситуациях, придуманных почти сорок лет назад, в год моего рождения или около того, и это убеждало меня в правильности хода событий. Каждый раз я говорил себе, что технический прогресс зря старается со своими видеоиграми и мобильными телефонами. Он никогда не отнимет у нас не выходящее из моды счастье вместе посмеяться над снятым на пленке «Техниколор» фильмом или над старым добрым Луи де Фюнесом.

После блевотины — гусиная кожа. Стуча зубами, оглушенный и обессиленный, я вытянул ноги и улегся на бок, размазав щеку о кафельный пол, истекая слюной из открытого рта; я отлично сознавал, какой погром устроил в этой светлой, чистой и надушенной комнате. Я воспользовался своим лежачим положением, чтобы вытащить из заднего кармана джинсов текст Клемана, и перечитал его среди нависавших надо мной предметов.

Теперь мне показалось очевидным, что он не так уж старался подражать всем этим рэперам, столь же самонадеянным, сколь и скудоумным. Гораздо важнее было как можно точнее подобрать собственные слова и собственные примеры, выразить между строк собственные комплексы и страхи, свойственные чересчур чувствительному и чересчур утонченному подростку, раздираемому на части властной мужественностью, исходящей от всех этих типов, у которых пушок в паху появляется раньше, чем у вас: какой позор перед друганами и девчонками! Она меня потрясла, эта кличка, которую Клеман откопал себе: Toxic Kougar[26]. Мой мальчик, у которого случались обмороки; который отворачивался при виде крови; который как чумы боялся укусов пчел и помогал пожилым дамам переходить улицу.

«Девчонка отшила тебя отвали ты ботан».

Отметив безукоризненную орфографию, я не смог помешать огромному кому мгновенно вырасти у меня в груди и снова вырваться из глаз и рта. Мой мальчик, который — я мог бы отдать на отсечение обе руки и обе ноги — никогда в жизни не получил ни от одной девочки простого поцелуя. Мой мальчик, который по утрам проводил в ванной добрых пятнадцать минут, наводя красоту и поливаясь одеколоном, потому что все эти Марии смотрят только на тех, у кого пушок в паху, но нет времени переводить старушек через дорогу.

Одна такая Мария — как-то он не сдержался и поделился со мной — имела нахальство попросить мальчиков из класса пойти с ней в ближайшую субботу в местный торговый центр, чтобы помочь донести покупки.

— Надеюсь, ты не опустишься до подобных поступков? — возмущался я в гостиной. — Надеюсь, не поступишь, как все эти придурки, а? — (Это я, который в его возрасте наверняка попался бы в ловушку, полный кретин, каким я так никогда и не перестал быть с женщинами.) — «Ты за мной, я от тебя; ты от меня, я за тобой»[27]. Клеман, ты понимаешь, о чем эта песня? Нужно заставить желать себя, даже если ты подыхаешь от желания, понимаешь? Ты не дурак, сынок. Если быть с женщиной слишком покорным, потеряешь ее расположение. Женщины все делают наперекор. И только если мужик не валяется у их ног, они его уважают. И хотя то, что я говорю, может показаться тебе немного абстрактным, запомни хорошенько мои слова — это пригодится на всю жизнь. Вот увидишь.

Я сказал ему это совершенно серьезно, точно так же серьезно, как говорил, что не выношу отвратительных отметок по математике и его портков, которые он носит без ремня.

Несмотря на горючие слезы, я чувствовал себя точно зимой в сыром, плохо отапливаемом доме. Ноги в носках казались мне отмороженными, а пальцы на руках не сгибались. Я выпустил из них листок, затем снова сунул руку в задний карман джинсов и вытащил оттуда другую бумажку, поменьше. Я развернул ее и набрал номер, записанный шариковой ручкой.

— Я хотел бы поговорить с Маликом, — шмыгнув носом, сказал я голосу, который вместо ответа, не рассыпаясь в восточных любезностях, произнес только «да».

Малик назначил мне встречу в Макдоналдсе, расположенном в восемнадцатом округе, у выхода со станции метро «Маркс-Дормуа». Я помнил наизусть постоянный заказ Клемана в Макдо. В то время он еще терпел, что я хожу туда вместе с ним в среду в полдень, перед его тренировкой по футболу: один бигмак, девять чиккен мак-наггетс, два соуса барбекю, один соус карри, одна большая кока-кола лайт. И никакой картошки или десерта. Он был единственным из всех известных мне детей, который этого не любил.

— Почему ты не берешь меню? Это дешевле. — Я не упускал возможности всякий раз лицемерно упрекнуть его. — К тому же это жуткая гадость. — Теперь надо было вызвать у него чувство вины. — Не понимаю, как тебе удается проглотить эти отбросы, там полно сахара и все так омерзительно.