Все молчали. Кто-то от услышанного, кто-то от длины и заумности прозвучавшей речи, усваиваемой нетрезвыми мозгами не иначе как частями и с глубокомыслием на лице…

– Нет, ну так-то это, наверное, слишком, но все же факты… не поспоришь… – путано высказался Борис, придавленный моделью, которая как ни в чем не бывало посасывала коктейль.

Лиза шагнула на середину и подняла руку:

– Господа! Я снова прошу слова: у нас же равноправие, не так ли? Распинаться на тему «Сами вы козлы бесчувственные» мне, право, скучно. Хотя примеров исторических и литературных найдется предостаточно. Я посвящаю алаверды всему миру. Миру, который придумали мужчины и которым они же правят! Мужчины, вы строите систему, вы достигаете больших успехов, ваш мир красив и роскошен. Власть – какая прекрасная иллюзия всемогущества, сладчайший из соблазнов. Но я, как истинная нонконформистка, все-таки скажу: ваши игры хрупки и мимолетны. Мир – игрушка, жизнь – игра, всё лажа, кроме ядерной бомбы. Ну, давай, долбани! Чем ты будешь владеть, когда все сдохнут?! Вы строите новый мир, чтобы массы верили в вас, и сами вы верите, что этими массами правите. Люби Родину, мать твою! Правильно, народу – пахать и верить, а вам – блага. Вы покупаете машинки, домики, живых кукол и прочие товары. Да, всё товар! Искусство – тоже товар. Сильные мира сего и мусор человеческих ресурсов – тоже товар. Вы привыкли, что вокруг вас марионетки, что бабы клюют на бабки и вы хозяева этой жизни. Ан нет! Это глюк. Мир сильнее вас, и вы сдохнете в луже собственной мочи так же, как подзаборная дрянь. Ладно, пока вы – миродержцы. А если массы взбулькнут и перевернут ваши машинки с охранниками, что вы будете делать? Да, сегодня ты крутой, весь мир для тебя, и ты не сомневаешься, что на каждой вагине ценник. А я завтра встала из твоей постели, спустилась в переход на Манежке и совокупилась там с самым жутким бомжом, а потом опять пришла к тебе! И ты не узнаешь о моем приключении, зато вы теперь равны! В моей власти уравнять бомжа и высокооплачиваемого топ-менеджера крутого инвестиционного фонда! Да простит меня Давид, его доблестный работник. Знаешь такое словечко «онто-тео-телео-фоно-фалло-лого-центризм», нет? Читай Дерриду. Ломай зубы о постструктуралистский хаос! Я баба. И у меня есть, что противопоставить твоей вере в незыблемость фаллического столпа, – это месячные, схватки и роды. Это беспощадность природы и времени, это изменчивость Хаоса, в конце концов. Ваши хрустальные замки стоят на зыбкой почве, а попытки верить – как держаться за воздух. Всё, что ты построишь, как бы ты ни верил в вечность плода рук своих, – всё можно разломать. Так и передайте папе! Культура вообще – это множество белых мертвых мужчин с комплексами. Иконостас. Отец, сын и дух, а мать должна быть исключительно девственной. И конечно же, требуется верить в то, что так надо. А какова роль женщины в вашем мужском мире? Самка для воспроизводства – раз, пустоголовая кукла с безвольно открытым силиконовым ртом – два, третий типаж пострашнее – конкурент. И здесь вы будете сражаться насмерть за свое право вешать ценники на вагины, навешивать ярлыки и править миром! Всё это продиктовано вашим чёртовым мужским шовинизмом! Отец, сын, дух… Во имя овса и супа и свиного уха! – Лиза залихватски опрокинула в себя содержимое бокала, словно из граненого стакана, и поставила его, громко стукнув им о стеклянный стол.

– Так что папе передать? – раздался вдруг голос Александра.

Все обернулись. Он стоял, опершись рукой о косяк двери, ведущей из коридора в гостиную, и смотрел на всех с блуждающей полуулыбкой. За его спиной белела Анжела.

– Привет, – сказала Лиза.

– От кого?

– От дяди маво.

– Анонимные приветы не доставляются. – Он поискал глазами Сашу и подошел к ней. – Саш, не сердись… Ну действительно ничего не было… Мы просто разговаривали…

– Я рада, что тебе есть, о чем поговорить с такой интеллектуальной девушкой. Я поеду домой. Не люблю ночевать не дома, ты же знаешь… А ты решай сам…

Он помог ей надеть пальто, посмотрел вслед грустными детскими глазами, занесенными многодневной метелью, и сказал:

– Пока…

Дома Саша встала под теплый душ. Макушку массировали тысячи иголочек-струй, и с головы вместе с водой потекли марширующие огни конференц-зала «Рэдиссон», гламурные читательницы с их грудастой предводительницей, московские пробки, куча народа в арбатской квартире, позолоченные краны джакузи, на краю которой сидел муж, вытянув длинные ноги в оранжевых носках… Жора, где ты был? Где-где: ходил, гулял, курил… Тяжелый день…

Она заснула мгновенно, словно выключилось сознание. В последнюю секунду перед выключением огромный черный прямоугольник плазмы на стене сделался овальным и расширился до размеров перехода. По этому переходу она идет на высоченных шпильках, стараясь не попасть концом каблука в щель между плитами. Но что-то отвлекает ее внимание, и каблук заклинивает в выбоине. Она знает, что действовать нужно очень аккуратно, если резко дернуть ногой, можно испортить туфлю. Обувь жалко. Она вынимает ногу из туфли и садится на корточки посмотреть, как можно вызволить ее из западни наименее травматично для каблука.

И вдруг тяжелая массивная тень валит ее на каменный пол. Перед глазами проскакивает длинный пустой тоннель перехода, почему-то зеркальный, и облупленный сводчатый потолок с двумя кривыми трещинами. Тупая боль в затылке, отвратительный запах перегара и гнилых зубов.

Ее насилуют.

Она не видит лица, лишь чувствует сухое, болезненное проникновение и то, что лежать на каменном полу ужасно неудобно. Она пытается рассмотреть насильника, но серое расплывчатое пятно ни с кем не идентифицируется, как среднестатистический гражданин. С трещинами над головой он похож на ее оленя из детства, который вырос, превратившись в монстра, и теперь мстит своей хозяйке. За что?…

Все это продолжается довольно долго и однообразно.

В какой-то момент она даже отвлеченно думает, как надо переделать вступительную речь мужа перед поездкой в Красноярский край. Все-таки в каждом регионе своя специфика и в такой огромной и различной по менталитету стране, как Россия, неправильно обходиться одним и тем же набором слов.

С мыслей о работе ее сбивают новые ощущения «там». Серая голова переместилась вниз и, кажется, занялась кунилингусом. Сашу одновременно охватывает возбуждение и возмущение. Как это безликое ничтожество может доставить такое же удовольствие, как и единственный мужчина в ее жизни! Она решается взглянуть еще раз на насильника и не верит своим глазам.

Того уже нет, на его месте тот самый мужчина, единственный, который мог наполнять ее таким блаженством… Муж… Саша… Его волнистые русые волосы, плечи, кожа, его привычка крепко держать ее за бедра. Она хочет спросить: «Милый, ты? Почему здесь?» Но всё плывет перед глазами от неги, и она снова опускается на пол, который больше не холодный и не твердый. Ее тело сотрясают конвульсии оргазма. Не открывая глаз, она тянется вперед, чтобы обнять, притянуть его к себе, но руки трогают мягкую пустоту.