Но ведь взявший меч от меча погибнет. Я словно распался надвое, одна половина меня была за, другая против. И та, что против, была сильнее. С людьми воюют пришельцы и их обслуга из наших же соотечественников. Мне даже казалось, что в окне офиса я видел Лору Крафт с пулеметом в руках. Их воля. А я воюю против зла Только как мне разделить зло и людей?! Я ведь не Бог. Очистить злодея от зла мне не под силу…

К избушке на курьих ножках мы вернулись в синих сумерках. В лесу тени стояли еще гуще, и сама избушка казалась страшилищем, выползшим из болот. Правда, болот здесь не было, Зато гугукала сова, стонали старые сосны, и от этого мурашки бежали по коже. Да еще комары набросились на нас — бесплатную закуску к ним доставили, пир на весь мир загудел. К тому времени как развели костер с сильным дымом против кровопийц, они уже наелись нами до отвала.

Постепенно собрался весь отряд. Раненый Папаша брел сам, только за руку держался. Руслан сделал ему перевязку еще в городе, а сейчас потребовал теплой воды и снова занялся раной. Водой мы запаслись по пути, в какой-то деревне нашли колонку. Рана была неопасная, пуля прошла насквозь. «Жить будет», — заверил нас Руслан.

Герой дня Кирюха пришел один, последним. Где он пропадал, не знал даже Паша, взявшийся опекать мальчишку, невзирая ни на какие договоры насчет пяти попыток. Паша напоминал мне благочестивого старца, который, когда к нему пришли грабители, не только сам все им отдал, но предложил вместе возблагодарить Бога за оказанную ему милость.

Леха все никак не мог прийти в себя. Смотрел одурелыми глазами и явно не понимал, отчего это все радостно хлопают его и называют героем. Наконец ему объяснили, что вместо намеченных двадцати минут он продержался под бешеным огнем все тридцать, не струсил, да еще остался жив, — и тут Леха немножко пришибленно заулыбался. А когда к нему подошла Василиса и при общем гулком одобрении чмокнула в щеку, вся одурелость с Лехи слетела Он принялся взволнованно рассказывать, каково ему лежалось там под кустами.

— … Еще как трусил. Я же думал, все, кранты, отпейнтболился. Вокруг жуть кромешная, свистит над головой, кусты от пуль трясутся. Я даже молиться стал, представляете? Никогда в жизни этого не делал. Я же и не верю в Бога-то. А все равно лежу и ору мысленно, чтоб вытащил меня из этого пекла.. Просто чудеса, а?

— Чудеса, — согласились с ним.

— Ну тогда по сто грамм за чудеса, — предложил Монах, доставая фляжку.

Даже мне капельку налили, командир разрешил. От этой капельки мне сделалось легко и радостно. Я уже не был распавшимся надвое, снова стал целым, единым и неделимым.

Тут как раз из лесной гугукающей темноты вышел Кир — руки в карманах, глаза на стреме. Первым его заметил Фашист и заорал дурным голосом: — Вот он, Лехин спаситель! Качать его, ребята!

Увернуться Кир не успел. Его подхватили и с воплями начали подкидывать в воздух. Взлетал он высоко и, перекувыркиваясь, кричал, чтоб отпустили. Больше всех радовался за подопечного Паша, он же и размашистее всех подбрасывал героя.

Потом, за ужином у костра, командир спросил Кирюху:

— Ты где научился так машину водить?

— Там же, где и утонять, — с набитым ртом ответил Кир и заухмылялся, довольный.

— Школа жизни, — развел руками Монах.

— Молоток, сообразительный парень, — одобрил Серега, Мне нравилось смотреть на него во время еды — казалось, что он жует ушами, двигавшимися в такт челюстям.

— Ага, — откликнулся Кир, — типа извилины девать некуда, из ушей лезут.

А Леха сказал:

— Теперь я тебе должен.

— Обойдусь, — небрежно бросил Кир. — Дураков на свете много, если каждый будет должен, проблем не оберешься.

Вокруг костра пошла цепная реакция сдержанного хрюканья. Фашист так и вовсе откатился в сторонку, чтобы поржать вволю. Леха, наверное, обиделся и хотел уйти, но Серега его удержал, что-то сказав.

— Вот, Леша, какие они, натуральные циники, — сочувствуя, опять развел руками Монах.

— Кстати о циниках, — взбодрился Папаша начиная новую небывальщину, до которых был охотник. Кажется, его вранье могло даже исцелять раны. Во всяком случае, к концу рассказа он выглядел гораздо здоровее и свежее, чем в начале. Байка была о парне, которого все считали страшным циником, прожженным типом и беспринципным карьеристом. Но постепенно за ним стали замечать странности — он везде подбирал свои выпавшие волосы и аккуратно складывал в пакетик. Иногда на работе он стриг ногти и тоже собирал в пакетик. Что он с ними потом делал, никто и придумать не мог. Выяснилось почти случайно. Его квартиру обворовали, и с горя он сильно заболел, так что даже помирать собрался. Оказалось, воры унесли с собой три килограмма его ногтей и два килограмма волос. Наверно, не разобрались, что за дрянь, и решили прихватить на всякий случай, вдруг окажется ценной. А парень от тоски через неделю помер.

— Его никто не любил. Зато он сам себя любил. Распоследний свой ноготь и волосок любил до умопомрачения. И жить без них не смог. Вот такие они, циники, — уморительно закончил Папаша.

— Да врешь ты все, — покатываясь со смеху, сказали ему. Эта фраза обыкновенно следовала за байками Папаши.

— Я? Вру? — тоже обыкновенно поражался Папаша, как будто в первый раз слышал о себе такое. И тут же приводил какое-нибудь доказательство своей правдивости. — Да эти два мешка с ногтями и волосами потом на помойке нашли и отправили в «Книгу Гиннесса». Можете проверить, там о трех килограммах ногтей черным по белому написано. Страницу только не помню.

А если бы кто-нибудь в самом деле взял «Книгу Гиннесса» и не нашел в ней никаких трех килограммов ногтей, Михалыч сказал бы, что это не то издание и надо в другом смотреть. Вот такой он, наш Папаша.

После этого дернули еще по сто грамм, но мне уже не досталось. Кира тоже обделили, и он пошел спать. Леха от выпитого да пережитого пришел в необыкновенное волнение и стал нервно допытываться:

— Ребята… ребята, вы мне скажите… вот это все… это что, настоящая война?.. Я думал… нет, понимаете, я был уверен… в общем, мне казалось, что будет игра… ну, такая игра, знаете?.. и что война — это фигурально… А тут… кровь, мертвые, гранатометы… мы, наверно, тут все с ума сошли, да?..

Вокруг костра стало тихо, как ночью на кладбище. Все ждали, кто первый ответит ему. Заговорил Февраль. Тот самый Февраль, который плачет под музыку автоматных очередей, псих и маньяк, по словам Сереги. Я, конечно, Сереге тогда не поверил, но Февраль действительно был странный. Похож на тихий омут, в котором… много всякого-разного водится.

— Игра? — переспросил он с нехорошей оттяжкой. Мне стало не по себе, как будто холодный ветер забрался за шиворот. — Ты сказал — игра?..

— Ленька! — попытался осадить его Святополк, но безуспешно.

Февраль его не слышал. Он сейчас, наверное, вообще ничего не слышал, кроме себя, и в упор, со злым прищуром смотрел на Леху. Тот поежился, но взгляда тоже не отводил.