В который уже раз задумался назгул о предопределенности. Можно ли повернуть ход истории? Или поражение в Ливонской войне неизбежно, словно кариес?

А если шальная стрела срежет Стефана Батория? Или не ввяжутся Дания со Швецией в вековой конфликт между славянами и немцами?

Ответа не было.

— Вижу, тяжкую загадку задал я тебе, воевода, — заметил странное оцепенелое состояние собеседника Серебряный. — Не возьмешься? Я пойму, другого верховодить поставлю. Вам и так возле Рингена и по дороге назад перепало лиха.

— Нет уж, — сжал зубы ангмарец, — давай людишек, князь, и забудь про залетных воров. Лети вперед, вбей Фелькензаму зубы в глотку. За воинов Игнатьева-Русина и боярина Репнина, за уничтоженные гарнизоны и позор прошлого года.

Князь поднялся.

— Жив ли буду, или разнесут волки да вороны кости по полям — все одно услышит государь о победе над орденской силой. Давно пора покончить с Ливонией. Будь по-доброму, тем еще летом испустило бы дух гнездо тевтонское.

Назгул все же не удержался. Больно тяжело было смотреть на человека, свято уверовавшего, что «еще напор — и враг бежит», конец войне, Русь на Балтике, поют сердца!..

— А что у ляхов делается и литвинов?

— Почто пытаешь? — нахмурился воевода.

— Ведь их совсем не порадует, что мы у моря утвердимся, когда ордену шею скрутим.

— А кто об их радости печется? Только изменщики государевы. Помаются, полают, да хвосты прижмут.

«Эх, слабовата разведка в России, — вздохнул назгул. — Или сильна она у Батория. Ведь скрыл, шельмец, подготовку к войне. А начни я разглагольствовать на эту тему — сразу на дыбу вздернут. Откуда, мил человек, у тебя такие точные сведения о положении дел у братьев-славян? А откуда ты вообще знаешь про пока еще мало кому известного трансильванского магната? И не поможет ни папа Сау, ни ссылка на школьный курс истории. Сгнию в недрах Разбойного приказа, откуда даже Басманов не вытащит».

Басманов… Назгул опять задумался об их благодетеле.

Этот верно чует недоброе, мучительно вглядывается в творящееся вокруг польско-литовского трона копошение. Но и он вряд ли представляет себе хотя бы отдаленно контуры будущей катастрофы.

«Как бы извернуться и перекроить все по-другому? Ведь и нас в истории не предусмотрено. Или — мы „были“? Разве найдут археологи двадцатого и последующих веков наши могилы? Да и чем кости легионеров будут отличаться от костей других павших в полувековой ливонской эпопее? А парочку пластиковых расчесок и мою зажигалку могут не найти или резонно принять за деталь „более позднего культурного напластования“.

— Пес с ними, с литвинами, — сказал ангмарец. — Когда люди подойдут?

— На заре Аника явится. А следом и сотня с засечниками.

Вскоре князь Никита Романович Серебряный отправился навстречу великой славе.

* * *

Неожиданный удар Чернокрылого Легиона спутал все планы ливонцев. Отряд, посланный задержать продвижение русских, оказался смят и отброшен с дороги. Русские полки стремительным маршем вклипились в тевтонские земли и соединились на тирзенском поле, где грянуло страшное сражение.

Не дал князь немцу возможность развернуться на равнине, навязал бой в холмистой местности, изрезанной оврагами и ямами. Храбрый Фелькензам и четыре сотни рыцарей попали в плен, тысячи вражьих трупов достались воронам.

Свершилась месть за Ринген и павших воинов. Так в 1559 году наступил перелом в ходе войны России с Орденом.

Но это — совсем другая история, о которой сказ еще впереди.

Пешка в чужих руках, рыцарь Фелькензам. Яко тот мавр, сделал свое дело, и ушел в небытие…

Магистр Кестлер, отвлеченный от правления чарами Гретхен, пытался продлить агонию свой страны, но сила русского оружия и предательство в самой Ливонии сделали свое дело.

Катастрофа под Тирзеном доказала Литве и Польше, а так же Швеции и Дании, что Ордена больше не существует как серьезной силы. А мощь России и те возможности, что открывались перед ней в связи с присоединением прибалтийских земель, напугали европейских владык.

Сломав хребет псам-рыцарям, Россия оказалась перед лицом мощной коалиции враждебно настроенных стран.

В хаосе, воцарившемся на десятилетия, запросто могли затеряться наши герои. И мало кто пока видел встающую над Восточной Европой страшную тень «трансильванского душегубца», знаменитого по сей день короля Стефана Батория. Его появление на исторической арене сулило бездну страха и ужаса десяткам тысяч ничего не ведающим людям самого различного корня и вероисповедания…

На самом краю так называемого Дикого Поля гордо стояла усадьба Жигеллонов. Давно отселились все соседи, ища под крылом коронных маршалов защиты от набегов беспощадных татар и дикой ненависти украинских гайдамаков. А жители усадьбы остались. Вероятно, имелся на то особый резон у хозяина, сорокалетнего Збигнева, прозванного Громобоем.

Хоть и называлась группа строений, обнесенная частоколом, усадьбой, однако по тем временам позавидовали бы ей и иные крепости и города Западной Европы.

Плескались лягушки в затянутом ряской рве, глубоком и оснащенном весьма покатыми бережками, на которых дыбились в сторону степи заостренные дубовые рогатки. Тонкий слой навезенного телегами дерна скрывал волчьи ямы с кольями на дне — неприятный сюрприз как для штурмующих, так и для ночных незваных гостей-лазутчиков.

Угловые башни, неказистые на вид, являли собой весьма грозную силу, оснащенные не только мощными стрелометами и чанами со смолой, но и затинными, сиречь тяжелыми пищалями. Важные усатые воины прохаживались по парапету, бренча кирасами и алебардами, кидая взоры на восток, откуда в любой день и час мог хлынуть пресловутый Потоп, который век сотрясающий польскую землю.

Явился в тот час к опущенному подъемному мосту богато одетый всадник на вороной кобыле, убранной на татарский манер в парчу и иные цветастые тряпки с серебряными шнурами да кистями. За сим вельможей прогрохотали по доскам мостка две дюжины золотых гусар. При виде пышного и грозного эскорта ратники на стенах и башнях вмиг растеряли свою ухарскую важность, выцвели, словно моль на свету.

Сияли шишаки и латы столичной работы, гордо топорщились перья на гусарских спинах. Краса и гордость ляхской тяжелой кавалерии могла внушить трепет кому угодно.

— Не иначе вспомнили о нас наверху, — проворчал старый рубака, с натугой отворяя обитые стальными листами ворота. — И без них плохо, и с ними тошно. Чую — не к добру сии перемены.

Более молодые воины гарнизона ничего говорить не стали, во все глаза разглядывая въезжающую кавалькаду.

— Хороши фазаны, нечего сказать, — проворчал сквозь зубы ветеран. — А где они были прошлым летом, когда татарва ярилась прямо под стенами? Ясное дело — жрали краковские колбаски и мальвазией запивали далече отсюда.