— Что они вам показали, леди?

И вновь рыдания заглушили ее слова. Не в силах более говорить, она лишь махнула рукой куда-то в сторону.

— Пойдемте, — молвила Труда. — Покажу вам, каково оно, милосердие викингов.

Пройдя вслед за ней через спаленный деревенский луг, они очутились у другого навеса, сооруженного у полуобвалившейся усадьбы тана. Рядом толпилась кучка поселян. Время от времени от нее отделялся человек, заглядывал внутрь и поспешно выходил наружу. Выражение, написанное на их лицах, было непросто разгадать. Горе? Злоба? Эти люди, решил Шеф, сражены каким-то жутким зрелищем.

Под укрытием стояла наполовину набитая сеном лошадиная кормушка. Шеф тут же узнал русые волосы и бороду Вульфгара. Впрочем, находящееся между ними бледно-восковое лицо с приплюснутым носом, выпирающими сквозь кожу костями принадлежало, казалось, трупу. И однако, тело это продолжало жить.

В первое мгновение Шеф не мог взять в толк, каким образом Вульфгар смог уместиться в лошадиной кормушке. Громадный человек, не меньше шести футов ростом. А кормушка — это Шеф помнил с первых порок своего детства — самое большее — пять… Здесь чего-то не хватает.

У Вульфгара какая-то беда с ногами. Колени его почти упираются в дно кормушки, но под ними виднеются только какие-то нелепые тряпки. Они в несколько слоев обмотаны вокруг культей. Спекшиеся разводы крови и гноя. Ударяет в нос запах разлагающейся плоти. Пахнет еще чем-то жженым.

С нарастающим ужасом Шеф замечает, что у тела этого также нет рук. То, что от них осталось, сложено у Вульфгара на груди. Обе культи перевязаны чуть пониже локтей.

За их спинами тихо лепечет голос:

— Они согнали всех нас к церкви, а потом вывели его. Бросили на бревно и топором отрубили руки и ноги. Сначала рубили ноги. Каждый раз они прижигали культю каленым железом, чтобы не дать ему умереть от потери крови. Он проклинал их, грозил расплатой, но затем начал умолять оставить ему хотя бы одну руку, чтобы он смог потом сам донести до рта кусок пищи. Они только посмеялись. А самый главный, ярл, сказал, что все остальное они ему оставят. Оставят глаза, чтобы он мог видеть красивых женщин, яички, чтобы он не перестал их желать. Но только никогда ему уже будет не спустить с себя штаны.

Никогда и ни в чем ему не обслужить себя самому, сообразил Шеф. Теперь во всех своих потребностях и отправлениях он целиком будет зависеть от других людей.

— Они сделали из него то, что они называют хеймнар, живой труп, — проронил Эдрик. — Слыхал я об этом и раньше. Только видеть пока не приходилось. Ладно. Не мучь себя, паренек. Заражение, адские боли, потеря крови. Долго он не протянет.

Вдруг, онемев от ужаса, оба почувствовали на себе застывший, источающий бесконечную злобу взор. Приоткрылись губы, и сухим змеиным шелестом коснулись их слуха слова:

— Трусы, беглецы… Ты убежал и бросил меня, мой мальчик. Этого я не забуду. И ты, королевский тан. Пришел сюда увещевать нас, призывать к оружию… Но где же ты был, когда сражение закончилось? Ну ничего, вы за меня не бойтесь. Я буду жить, чтобы за меня отмстили вам обоим. И твоему отцу, мой мальчик. Напрасно я когда-то вскормил его выродка… И пригрел заново его шлюху…

Глаза закрылись, голос умолк. Шеф и Эдрик вышли из-под навеса. Снова начинал накрапывать дождик.

— Не понимаю… — сказал Шеф. — Зачем им понадобилось это делать?

— На это я тебе не могу ответить. Но одно я знаю точно. Когда об этом узнает король Эдмунд, гнев его будет страшен. Грабежи и убийства во время перемирия — это уже стало привычно. Но сделать такое с одним из его приближенных, бывшим товарищем… Сначала он будет колебаться, ему придет в голову, что с преданными людьми надо обходиться бережнее. А потом, скорее всего, решит, что честь обязывает его свершить дело мести. Но это будет непростое решение… Хочешь поехать со мной, паренек? Сообща принесем королю эти вести… Тебя здесь за свободного не держат, а мне-то ясно, что из тебя выйдет воин. В Эмнете тебе больше нечего делать. Поедем со мной. Будешь мне прислуживать, пока не найдется для тебя хорошая кольчуга и добрый шлем. Если ты смог устоять в бою против самого ярла язычников, король включит тебя в свою свиту и не вспомнит о том, кем ты был в Эмнете.

Тяжело опираясь на посох, к ним подошла леди Трит. И Шеф наконец задал вопрос, пылавший в его мозгу с того самого мгновения, когда он увидел первый дымок над поверженным Эмнетом.

— Годива… Скажи мне, что они сделали с Годивой?

— Ее выбрал себе Сигвард. Они увезли ее в свой лагерь.

Шеф повернулся к Эдрику. Твердо, без всякого намерения оправдаться он прознес:

— Меня считают рабом и изменником… Скоро я буду и тем и другим. — Он сорвал с ремня пряжку, и щит грохнулся оземь. — Я отправляюсь в лагерь викингов под Стауром. Лишний раб им не помешает. А мне нужно что-то сделать, чтобы спасти Годиву.

— Ты не проживешь и недели, — сдавленным ледяной яростью голосом проговорил Эдрик. — И сдохнешь, как предатель. Предатель своего народа и короля Эдмунда. — И, резко развернувшись, он зашагал прочь.

— И Господа нашего Иисуса Христа, — добавил вышедший на свет из убежища отец Андреас. — Ты же видел дела язычников. Лучше быть рабом у христиан, чем королем среди таких, как они.

Шеф понял, что решение он принял сгоряча — даже чересчур сгоряча, если сказать всю правду. Но, раз решившись, он обречен был идти до конца. В голове теснилась круговерть мыслей. «Я пытался убить своего отца. Я оставляю своего приемного отца влачить жизнь растения. Мать моя будет ненавидеть меня за то, что сделал мой отец. Я потерял надежду обрести свободу, человека, который мог бы стать моим другом».

Только мысли эти сейчас ему не помогут. Все это сделано ради Годивы. Теперь он должен довести начатое до конца.

* * *

Боль буравила мозг, в ноздри въедался дым, а под самим телом что-то отчаянно барахталось. В ужасе Годива проснулась и шарахнулась было в сторону. Девушка, на которой она лежала, жалобно захныкала.

Взор ее понемногу привыкал к темноте. Оказывается, она находится в повозке. Повозка со скрипом переваливается из лужи в лужу. Через тонкий парусиновый верх в загроможденное человеческими телами пространство сочится свет. Девушки из Эмнета вповалку лежат друг на дружке. Ни на минуту не смолкает разноголосое стенание. Маленькое квадратное оконце на задней стенке вдруг темнеет, являя взору бородатую голову. Рыдание тут же сменяют визги: девушки судорожно вцепляются подругам в плечи, прячут головы за их спинами. Но голова лишь глумливо усмехнулась, сверкнув ослепительным оскалом, погрозила им взмахами бороды и скрылась.

Викинги! К Годиве сразу вернулась память. Пронеслись все события минувшего дня. Ватага воинов, паника, побег в полубеспамятстве через болота, возникший на ее пути мужчина, который хватает ее за юбку, всепроникающий ужас, охвативший ее, когда в первый раз в скудной на события жизни ее прижимает к себе взрослый мужчина…