Акайо заставил себя перестать слушать. Это были пустые домыслы, которые следовало отбросить. Комната была, это неоспоримый факт. Для наказаний? Для наказаний, несмотря на ошейники? Глупость. Все это нужно было для чего-то иного. Для чего же?

Он раньше не задумывался о том, что скрывалось за потайной дверью, и это стало слабостью, из-за которой он проиграл. Забылся, перестал считать левую сторону комнаты опасной, и спрыгнул с кровати не вправо, в тупик, в котором спал все прошедшие ночи, а влево, глупо подставившись под удар. Не поняв, что ощущение засады исходило не от обычной двери.

А за дверью скрывалось это. Комната, созданная для причинения боли.

У него получалось отстраниться от слов, но не от ударов. Джиро учился медленно и плохо, кнут попадал Акайо то по рукам, то по торсу, то по ногам. Кончик рассек губу, кровь капала с подбородка на грудь. Мысли завивались бесполезными кругами, разбивались от накатывающих волн боли, будто пустые вазы. Зачем хотя бы в теории могла быть нужна эта комната в гареме? Почему не действовали ошейники? Как так вообще может быть, он же своими глазами видел…

Новая мысль, пугающая больше прочих — могли ли ошейники считать, что именно в этой комнате их вмешательство не требуется?

Удары выбивали из легких с трудом добытый воздух, одежда превратилась в лохмотья. Джиро говорил что-то, Акайо не прислушивался. Мысли путались, смешивались, оставляя кровавые вспышки. Больно. Больно. Больно…

Перестало. Все еще щелкал кнут, расчерчивая кожу кровавыми полосами. Акайо понял, что хочет смеяться, прикусил губу, моргая ошалело — что со мной? Он словно оказался под водой, предметы расплывались и одновременно были невыносимо четкими, тело стало легким, как клочок пуха. Смазались звуки, только хлопки ударов дробили общий невнятный гул. Пробилось сквозь пелену:

— Что, предатель, надеешься, что тебя спасут? О, я уверен, этим сумасшедшим эндаалоркам понравится такой твой вид!

— Нет.

Кнут едва скользнул по коже, Акайо с трудом поднял голову, преодолевая странную, кажущуюся чужой легкость, которой было все равно, что происходит, только бы не прерывалась сладкая мука, ставшая условием ее существования.

В дверях стояла Таари, злая, как разбуженный дракон, а Джиро рухнул плашмя у ее ног, как срубленное дерево. Она ткнула его носком туфли.

— Кретин! Нииша, забери этого идиота. — Управляющая, оказавшаяся рядом с ней, подхватила Джиро на руки. Посмотрела на распятого Акайо сочувственно, но ничего не сказала, вышла.

Таари подошла ближе, всматриваясь ему в лицо. Вздохнула, отвернулась. Вырвала гвозди из ладоней и стоп, расстегнула ремень. Акайо понял, что улыбается помимо воли, попытался удержаться на ногах, но тело не слушалось. Таари придержала, не позволяя упасть, невольно надавив на раны. Он всхлипнул, не в силах понять, чего хочет больше, смеяться или стонать. Она помогла ему сесть, плеснула на кровоточащие ладони чем-то прозрачным, мгновенно схватившимся коркой. Ее лицо плыло, смазывалось, будто обесцвечивалось...

— Акайо? Не уходи от меня! Дыра тебя подери, Акайо! Акайо!

И провалилась в темноту.

***

Он очнулся в своей постели, завернутый в одеяло, как в кокон. Рядом лежала Таари, читая что-то на планшете.

— А, очнулся, — улыбнулась она. — Как ты?

Акайо неуверенно пожал плечами. Он пока не мог понять, как, и не был уверен, что хочет об этом думать. Спросил вместо ответа:

— Что будет с Джиро?

Она хмыкнула, отложив планшет.

— Вообще-то я планировала дать тебе ему отомстить. Сделать с ним то же, что он сделал с тобой, и немного сверху.

Акайо несколько мгновений обдумывал предложение. Он с трудом понимал, что вообще произошло. Как Джиро оказался в той комнате. Почему он решил, что Акайо их предал. Тем более — что случилось с ним самим, когда боль перестала восприниматься болью.

Видимо, это отразилось на его лице, так как Таари, чуть нахмурившись, начала рассказывать:

— Про то, что эти балбесы затевали побег, я давно знала — услышала случайно их жутко тайный разговор. После того, что они с ошейниками хотели сделать, здесь были бы все спасательные службы города, а мне такой ажиотаж не нужен. Мы с Ниишей устроили альтернативную группировку цивилизованных кайнов. Надеялись, что этого хватит. Тут ты и Иола, конечно, очень помогли. А сегодня утром поймали Джиро, Рюу и Шоичи за попыткой все-таки взломать ошейники. Ладно еще эта парочка, но как они Шоичи умудрились подбить на эту глупость — не представляю! Мы с Ниишей их отчитали, конечно, привели вас в пример, заперли в спальнях думать над своим поведением. Даже представить не могла, что этот дурак решит, что ты их сдал. Вот что значит язык плохо учить! Он, вдобавок, в первый же день вскрыл дверь в комнату для сессий, и, конечно, все понял неправильно. И использовать тоже решил неправильно. Комната-то общая для всех спален, так что он из своей вышел, в твою вошел. Но зато благодаря этому Тетсуи услышал, что за стеной что-то происходит. Хороший мальчик, быстро догадался меня позвать.

Акайо медленно кивнул. “Комната для сессий”. Зал, полный приспособлений для пыток, в котором, похоже, в самом деле не работали ошейники, по крайней мере, пока в него не вошла Таари. Осталось узнать, что такое сессия. Вероятно, это было связано с основной функцией гаремных рабов и с тем, что испытал он, вися на кресте, но...

Хотел ли он вообще это знать?

Акайо мысленно подвел черту под рассуждениями. Смел и выбросил ворох мыслей-черновиков. Записал на новом свитке: “Возможно, эндаалорцы (только Таари?) практикуют пытки как дополнение (замену?) сексу”.

Думать такими рубленными, словарными определениями о том, что с ним случилось, было проще. Еще проще было бы не думать вовсе, но Акайо понимал, что не выйдет. Если он выкинет случившееся из головы днем, оно вернется ночью, усилившись стократ.

Пошевелилась Таари, подвинулась ближе, погладила по голове. Акайо замер сначала, затем, мысленно обругав себя, постарался расслабится.

Она спасла его от унижения. Он должен был быть ей благодарен, и действительно был благодарен. Но и боялся ее тоже. Прежнее чувство, слепое и глупое вдохновение от одного ее облика, не исчезло до конца, но будто смазалось, размылось, превратилось в дымку, окутанную стыдом и печалью.

Таари была для него гейшей. Императрицей, далекой и недоступной, прекрасной, чарующей, неприкосновенной. Идеальной. Сейчас ему казалось, что этот облик разрушился навек.

— Встать хоть можешь? Пошли, дай я тебе все-таки покажу Джиро.

Акайо медленно сел на кровати. Тело ломило, кружилась голова, саднили перебинтованные раны. Таари дала ему кружку, едва наполовину наполненную водой, пояснила:

— Больше пока нельзя, плохо будет.

Бинты не позволяли зажать ручку кружки в кулаке, и ему пришлось держать ее двумя руками. Он выпил воду маленькими глотками, катая во рту, стараясь успокоить пересохшее небо. Встал, покачиваясь, отказался от предложенной трости. Таари шагнула к потайной двери, Акайо последовал за ней лишь с секундной заминкой.