А потом этот бывший служка уехал. Говорили, что перевелся в другой монастырь, на повышение пошел. И прислали вот этого, нынешнего. А этот оказался математическим гением. Считать умел так, как некоторые песни петь – такие способности, что диву даешься. Любые числа в уме умножал, складывал. Только от Бога такой талант, не иначе. Однако в жизни с таким даром очень непросто, тяжело даже. Вот этот новенький монах сдачу всегда отсчитывает до копеечки. А когда ему состоятельные прихожане давали больше – на нужды храма и монастыря – так все равно не брал, вдогонку бежал, чтобы лишнее отдать. И всем плохо – и прихожане обижаются, и мальчик страдает. Вот и очередь образуется, и все недовольны. Неприятно вроде и на душе плохо – хотели ведь как лучше, от души, честно заработанные денежки на благое дело отдать, да еще так, чтобы скромно, чтобы никто не увидел. А монах этот, у которого еще борода не выросла, не берет – все считает и считает. И вот что странно – церковная лавка доход перестала приносить. Наоборот – одни убытки от этого счетовода. Никогда такого не было. Он уже и сам свечи стал выдавать, и имена в записочках по два раза пересчитывает, а все равно недочет. И никто не знает, почему и отчего так получается…

Вика наконец добралась до прилавка и получила три свечи. В самой церкви она быстро поставила свечи и вышла наружу – ей хотелось вернуться туда, к речке, где ее ждал Давид.

Водитель, ставший ее проводником и экскурсоводом, стоял на том же месте и, как ей показалось, даже не поменял позы. Вика подошла и встала рядом. Давид молча протянул ей пластиковую бутылку с мутной водой.

– Это тебе, целебная, я набрал тут. Нужно пить. Что хочешь можно делать, – сказал он. Вика подошла к краю реки и дотронулась до воды – несмотря на жару, вода была ледяная, так что рука сразу онемела.

– Тут всегда так, – сказал Давид. – Купаться нельзя, только креститься можно. Вон купель.

Она посмотрела туда, куда указывал Давид. Там была даже не купель, а небольшой, искусственно созданный бассейн, похожий на ванну в спа-центре. Вода там казалась теплой и ласковой. И, уж конечно, целебной, снимающей все болезни, избавляющей от всех невзгод. Вика увидела, как пожилая женщина, которую заметила еще на ступеньках, стояла на деревянном бортике в черном купальнике и вдруг, совершенно неожиданно, прыгнула в воду. Ушла с головой. И только Вика хотела закричать, позвать на помощь, как старуха вынырнула. Она улыбалась и убирала с лица намокшие волосы. Таким молодым и кокетливым жестом, что Вика опять решила, что видит настоящее чудо. Омоложение. Бабуля еще раз не без удовольствия ушла с головой под воду, вынырнула и снова нырнула. После чего сама, без посторонней помощи, вылезла на пандус и села, свесив ноги в купель. Она болтала ногами, брызгаясь, и совершенно не собиралась вставать, вытираться и переодеваться. Была бы ее воля, она бы осталась в воде, превратившись в юную и гибкую русалку. Но старуху почти насильно подняли под руки две женщины, укутали в полотенце и увели переодеваться. Та дала себя увести, но то и дело оборачивалась – туда, к купели, к реке.

– Поехали, пора уже, – сказал Давид, и Вика покорно пошла к машине. – Давай я бутылку в багажник положу, – сказал он.

Когда Давид открыл багажник, Вика увидела горшок. Обыкновенный детский горшок, какой был у нее в детском саду и дома и какие сейчас уже не производят – эмалированный, с облупившимся краем и крышкой сверху.

– Что это? – ахнула она.

– Это? – Давид удивился ее вопросу. – Горшок. Сына еще. Он когда маленький был, мы много с ним ездили. Ему нравилось на машине кататься. Мог и есть и спать в машине хоть сутками. Только в туалет не хотел ходить – ни в общий, ни в лесу под деревом. Только в горшок соглашался. Вот я и возил горшок. Вадик уже большой был, я за дерево иду, а он в горшок свои дела делает, – Давид улыбался, – вот вожу до сих пор. На память. Несколько раз давал его другим родителям. Они все понять не могли, отчего дети капризничают, а я им горшок давал, и все – дети соглашались в туалет сходить. Время быстро летит. А так откроешь багажник, увидишь горшок, и вроде как не было этих лет. Как тогда все. Только моей Наташе не рассказывай – засмеет.

– Почему засмеет? По-моему, это очень трогательно. Наташа – такая хорошая. Мне она очень нравится. И сын у вас замечательный вырос. Хорошо, когда есть семья. А у меня, кроме бабули, никого нет. Мама, конечно, еще есть, но меня бабуля вырастила. Мама все ждет, когда я замуж выйду, а я не хочу. Даже не представляю себе этого. Может, одна останусь.

– Это не тебе решать, что будет, а что нет. От человека ничего не зависит. Как Бог решит, так все будет.

– Я не верю в Бога. Ну, в смысле, не очень верю. В детстве, как всех, меня крестили, и все.

– Тогда говори – судьба. Как написано, так и сбудется.

– Почему вы в этом уверены?

Давид пожал плечами, как будто говорил о самых очевидных вещах, которые способен понять даже ребенок.

Он завел машину. Вике же совсем не хотелось уезжать. Место притягивало ее как магнит, не отпускало. Только здесь у нее впервые возникло ощущение, что река действительно унесет все невзгоды, все горести и течением принесет радость. Пусть маленькую, пусть недолгую, но очень острую, как у детей, которые продолжали играть в мяч и смеялись, когда мячик отскакивал и улетал.

– Можно я сяду вперед? – попросила Вика. – Меня на заднем сиденье укачивает.

– Почему раньше не сказала? – удивился Давид.

– Не знаю.

– Наташа тоже такая. Будет терпеть до последнего. Ни за что не признается, что плохо. А почему не сказать? Что такого? Я не пойму, что ли? Вы думаете, мужчины сами должны догадываться, да? Может, и должны.

Вика улыбнулась. Ей было хорошо и спокойно с Давидом. А еще не покидала мысль, что именно судьба или Бог свели ее именно с этим человеком, а не с каким другим.

– А как вы с Наташей познакомились? – спросила Вика, почувствовав близость и откровенность момента. Или она задала этот вопрос, потому что сидела рядом с Давидом, близко его видела. Она, казалось, наконец его рассмотрела – ему было лет пятьдесят, вряд ли больше. И пусть у него была седая голова, не с проседью, а именно седая, он не выглядел старым. Наоборот, казался молодым. Или дело было во взгляде? Наивном, радостном, живом и ожидающем – впереди, все еще впереди. И не было в нем ни усталости, свойственной возрасту, ни цинизма, приходящего с годами, ни опыта – следствия пережитых неприятностей. Вике он показался ровесником. И она спрашивала у него про жену на равных, как у давнего друга.

– Нас Вероника познакомила, – ответил Давид и улыбнулся.

– А кто это?

– Свекровь Наташи.

Вика замолчала. Она никак не могла сложить в голове то, что услышала. Давид не сказал «мама», он сказал – «свекровь Наташи», и, как такое может быть, Вика даже не могла представить. Она ведь помнила, что Наташа рассказывала ей вчера вечером – как Вадик болел, как свекровь ухаживала и за мальчиком, и за ней. Она была уверена, что Наташа говорит о матери Давида.