* * *

Но не только воспоминания двадцатипятилетней давности заполняли сейчас дом. Была здесь еще и тишина, висящая в каждой комнате, которая с каждым днем казалась все более тяжелой и осуждающей. Что моя мать хотела сказать своими словами? Что было в доме?

Я пытался убедить себя, что это не имеет значения – что прошлое давно пора оставить в покое, – но бывали моменты, когда казалось, будто мы с домом пытаемся взять друг друга измором, и меня не оставляло чувство, что в какой-то степени он побеждает. И что-то плохое обязательно должно произойти, когда я наконец выясню, что мать имела в виду.

«Красные руки повсюду!»

Шел уже четвертый день, когда я увидел ее.

* * *

В тот момент я сидел в пабе перед наполовину пустой уже бутылкой пива, стоящей передо мной на столе. Потянулся, чтобы подхватить ее, проведя пальцем по прохладной испарине на стекле, и увидел, как напротив меня открывается дверь.

Вошла какая-то женщина – на миг лишь темный силуэт на фоне клина теплого солнечного света, упавшего из-за двери. Я сумел мельком ухватить взглядом ее лицо, но не успел даже вздрогнуть при виде чего-то смутно знакомого, как она сразу же повернулась ко мне спиной и направилась к стойке бара.

«Это ведь?..»

На ней были голубые джинсы и щегольская черная кожаная куртка, каштановые волосы свисали до середины спины. Я посмотрел, как она роется в сумочке и кошельке. Выжидал, убеждая себя сохранять спокойствие – повторяя себе, что на самом деле это не она. Барменша принесла бокал белого вина, которое тут при мне никто не заказывал, после чего женщина защелкнула сумочку и повернулась, оглядывая паб в поисках, куда бы присесть.

Несколько секунд было трудно поверить собственным глазам.

Дженни теперь выглядела совсем по-другому, конечно, и все же почему-то точно так же, как и тогда. Я все равно разглядел в ней ту пятнадцатилетнюю девчонку, которую некогда знал: теперь, в сорок, жизнь успела добавить к ее лицу несколько новых незнакомых штрихов, но оно все равно узнавалось с первого взгляда.

Всех этих лет как ни бывало.

«Пожалуй, будет лучше, если она тебя не заметит».

Но тут взгляд Дженни встретился с моим, на миг метнулся вбок, а потом вернулся опять. Она нахмурилась. Я понял, что у нее возникла та же мысль, что и у меня.

«Это ведь?..»

И тут она улыбнулась.

Господи, ее улыбка совершенно не изменилась!

При виде нее в груди у меня растеклось тепло, и любой страх или сомнения насчет того, стоит ли повидаться с нею вновь, рассеялись без следа, когда Дженни подошла ко мне, цокая высокими каблуками довольно дорогих на вид сапожек по деревянному полу.

– Батюшки светы! – произнесла она. – Ну привет, бродяга.

– Привет. Ни фига себе!

– Действительно ни фига себе… Давно это было?

Я попытался сообразить. Дженни несколько раз навещала меня в университете, но все это начинало уже выглядеть как-то неловко, и в какой-то момент мы окончательно потеряли друг друга из виду.

– Лет двадцать уже? – предположил я.

– Просто с ума сойти!

Секунду Дженни тихо изучала меня. Интересно, что она при этом видела. Моя собственная внешность – поношенная одежда, всклокоченные волосы, усталые глаза – наверняка представляла собой разительный контраст с ее собственной.

– Ничего, если я присяду к тебе? – спросила она.

– Ну конечно!

Усевшись напротив меня, Дженни поставила свой бокал с вином на стол.

– Вообще-то не такая уж неожиданность тебя тут встретить, – сказала она. – Я уже слышала о твоем приезде.

Я поднял бровь.

– О?

– Угу. Народу мало, новости распространяются быстро… Короче, всё как обычно. Сам знаешь, что это за место.

– Знаю.

– Я бы сама вышла на связь, однако… Ну, сам понимаешь.

Да. Я хорошо помнил, чем у нас с ней все кончилось.

– Еще как понимаю, – сказал я.

Дженни печально улыбнулась. Повисла секунда тишины, а потом она посмотрела на свой бокал и медленно провела пальцем по ободку.

– Послушай, мне было искренне жаль услышать про твою мать.

– Спасибо.

Ответ вырвался совершенно машинально, но я тут же осознал, насколько резко и формально это прозвучало. Помимо всего прочего, эти последние несколько дней я тщетно пытался подавить и свое чувство вины, но показалось, что с Дженни вполне можно немного отпустить тормоза.

– Сам не знаю, что сейчас чувствую, – признался я. – Мне следовало бы давно быть здесь, но мы с матерью в последнее время не слишком-то часто общались. Я даже не знал, насколько она больна. Я не бывал в Гриттене с тех самых пор, как уехал отсюда.

Дженни пригубила вина.

– А мне кажется, что я тут так и осталась, – произнесла она. – Я довольно часто заглядываю к маме. Ты ведь помнишь мою маму?

– Конечно. Как она?

Дженни кивнула каким-то свои мыслям.

– Да вроде неплохо. Состарилась, но в целом все ничего.

– Лучше уж так, чем как-то по-другому.

– Что верно, то верно… Господи, неужели ты и вправду сюда ни разу не возвращался?

– Нет, – ответил я. – Как уехал в универ, так и с концами.

– Как так вышло?

– Здесь слишком много плохих воспоминаний.

– Понимаю тебя. – Дженни секунду помолчала. – Но есть ведь и хорошие, верно?

Она отважилась улыбнуться, и помимо воли я улыбнулся в ответ. Было трудно думать об этом с такой стороны, но да, были здесь и хорошие воспоминания. Объективно говоря, остались в памяти и действительно светлые моменты. Даже не просто светлые – буквально наполненные светом. Проблема заключалась лишь в том, что случившееся после отбросило на них такую тень, что они практически пропали из виду.

– Как выяснилось, у меня до сих пор твоя книга, кстати, – заметил я.

– Моя книга? – Ей понадобилось какое-то время. – Ах да – «Люди кошмаров»?

– Она самая.

Дженни принесла ее мне в школу на следующий день после нашей встречи: потрепанную антологию классических рассказов ужасов[8]. Корешок потрескался, как древесная кора, а в верхнем углу титульной страницы бледно проглядывала написанная карандашом цена – десять пенсов. Не такие уж большие деньги, естественно, и она отдала ее мне со столь же едва ли не демонстративно безразличным видом, с каким накануне предложила ее принести, но мне все-таки показалось, что эта книга важна для нее, так что я сразу решил обращаться с ней как можно более бережно. Если этому томику и грозила опасность рассыпаться на части, то, по крайней мере, не в моих руках.