– Чего это – отмахнулся! – оскорбленно вскинулся Шура. – Я две недели как крот землю рыл, раком отпахал не разгибаясь. Этот дедок, конечно, пободрее, чем любит прикинуться, но, блин, тоже еще – спохватился. В девяностом переспал, а сейчас ищет. Нормально вообще?

– Может, у него чувство вины, – предположила я. – Вкупе с навязчивыми мыслями. Но информации маловато, как ни крути.

– Это ты его не расспрашивала. – Теперь уже Шурик язвил, едва слышно, соблюдая приличия, отпив кофе. – Рассказал много, а полезного – с гулькину попку. Вот на кой мне знать, что у одной из его баб родинка в верхней части бедра? Я ж ей, пардоньте, под юбку не полезу проверять.

– Романтическая деталь. Или фетиш, – фыркнула я. – И почему же миссия провалилась?

Вздох на том конце «провода» говорил о неудобности вопроса.

– Давай-давай, не пыхти, выкладывай, – подбодрила я.

– Во-первых, давность. Да и девяностые, сама понимаешь. Осипыч мне назвал совсем древние их адреса, там по ним никого не оказалось. В одном случае дом вообще снесли, это в Трубном районе, аварийное жилье было…

– Шур, поконкретнее.

– Ну, и еще я – приезжий, всего-то лет пять как тарасовский. У меня и родни-то здесь нет, не то что у тебя. И связи не такие… разнообразные.

Последнее слово явно намекало на моих знакомых из околокриминальных и криминальных кругов. Шурику такая роскошь была малодоступна – не все полицейские умеют налаживать контакты в теневой среде. И пока что он, бывший служака, еще только обрастал. В некоторых случаях не без моих рекомендаций.

– То есть у тебя не хватило компетенций, – резюмировала я.

– Грубо, но справедливо. – Осколкин спорить не стал. – К тому же дамы могли поменять фамилию, вовсе съехать из города… Только чутье мне подсказывает, что все курочки еще здесь. Ты глянь дела, увидишь – все четверо коренные тарасовчанки. А у нас город крупный, ситуация с работой и прочим все ж таки неплохая, куда тут сдвинешься?

– Это не показатель, – возразила я. – Коренные, не коренные… могли и в столицу двинуть. За длинным рублем.

– Могли бы. Вот и выяснишь заодно, – хмыкнул Шура. Потом, помявшись, все же недоверчиво переспросил: – Так ты взялась?

– Взялась. Почему это тебя настораживает?

– Да вроде ж это не по твоей части – розысками заниматься. Да и клиенты у тебя обычно посолиднее…

– Кризис, а кушать хочется. – Я не стала вдаваться в объяснения. – Ты лучше скажи, гениальный сыщик, как тебе сам этот Кочанов?

– Обычный дед-пердед, с заскоком в ностальгию, – рубанул Шурик. – Заплатил нормально, точно не жмот. Ну там, тянет его в воспоминания – ты ему курс корректируй, если начнет не по делу молодость вспоминать. Эмоциональный, на все у него такая реакция, знаешь, будто на сцене классику рожает. Что там еще-то… вроде огурцом, на память не жалуется. Но вчера!..

Шурик хохотнул, и, даже не видя его лица, я знала: покачивает головой, мол, ну он и выдал!

– Ты про рыжего вышибалу?

– Ага, про него. Осипыч тебе рассказал? Даже я поверил, что дед в невменосе! Хорошо, правда, что санитар подгреб, а то уж я хотел пушку доставать. Я-то, сама знаешь, не ты и даже не Терминатор.

– Кочанов сказал, у него была невнятная речь. Нечеткая или вроде того.

– Ага. Пык-мык, вроде врубаешься, а все равно – как у олигофрена. Или как эти дети, которые торопыги…

– Гиперактивные.

– Угу, они. Жень, слышь, мне тут бежать бы уже пора… – Снова всхлюп кофе, более шумный и торопливый. – Короче, дед нормальный, работать можно. Но история – глухарь глухарем. И ты это, если под рукой, открой то дело, которое на Елену.

– Тут один листок, без фото. Что я должна увидеть?

– Я вот на этой дамочке споткнулся, попробуй с нее начать. Самый бесфартовый вариант. Закроешь сразу – меньше останется разгребать.

Он помолчал. Тянул паузу, хотя вроде собирался уже заканчивать разговор и куда-то там…

– Забавная штука ведь, – задумчиво протянул Шура, когда я уже сама собралась попрощаться. – Пока искал, наткнулся в связи с этой Еленой на упоминание одного бандюгана. Давний чел, в основном ограблениями промышлял. Умер уже, я даже по нашей базе справился. Вернее сказать, это вот эта Елена подозревалась в связи с ним. Она админом была в тарасовском Доме культуры. Подозревали в соучастии, вроде как она им схронку устроила в подвале. Мутная история, ей так и не предъявили ничего, не нашли улик.

Я схватила с подоконника одну из шариковых ручек. В каждой комнате на подоконнике у нас обязательно лежит ручка или карандаш: Мила, несмотря на прекрасную память, предпочитает особо нужную информацию записывать. Преподавательская привычка.

– Погоди, зафиксирую… ты вот сразу не мог сказать про Елену-то?

– Так я в связи с чем вспомнил: дедок наш напоминает этого бандюка. Не близнец, но за родственника сошел бы, за близкого такого. Только мне парни наши подтвердили, что его, бандюка в смысле, пристрелили не то в Красноярске, не то в Иркутске. В дальних далях каких-то, короче. Гастролером был, нигде надолго не задерживался. Грабанет – и дальше почесал по России-матушке. В девяносто шестом порешили или около того.

Я отметила и это на всякий случай. Уже работаем, ага.

– А Елена – что она, бандитов укрывала? В каком смысле – схронка?

– Добычу прятала. Добыча-то при ограблении самое главное доказательство! Поэтому важно, у кого ты ее прячешь. Культурную женщину кто ж заподозрит-то? – Осколкин разговорился; забыл, что собирался куда-то там бежать. Хмыкнул. – Будь я грабителем, я бы у твоей тети Милы все прятал.

– Разбежался! – весело отрезала я. – Есть что добавить или все вспомнил?

– Походу, все, остальное глянешь там в бумажках. Как по мне, Жень, – дохляцкое дело. Но если раскроешь – с меня бутылка.

– Не каркай. А то, что я пью, ты по финансам не потянешь.

– Много ты знаешь о моих финансах! – с очевидно фальшивой обидой возразил Осколкин.

Мы попрощались (напоследок я взяла с него слово насчет бутылки и уже даже придумала – что именно попрошу); после чего,