Тысячи конвейеров принялись выплевывать масс-продукцию, одинаковую и бездушную, быстро ломающуюся, проклятую теми, чьи руки прикасались к ней, чтоб сверлить дырки, вкручивать болты и гайки и т. д. Эти проклятия застывают между волокон ткани, среди молекул металла и волокон древесины, отбирая у вещей прежнюю способность творить добро…

* * *

Доктор Фрейд держал на своем письменном столе маленький электрический фонарик. Техническая новинка, интересная штуковина и просто дань моде. Согласитесь, человек такого уровня, как знаменитый доктор Фрейд мог позволить себе что-то такое, этакое. Доктор просто обожал зажигать свою игрушку, когда в кабинет заползал ночной мрак. Тогда он водил световым пятнышком из угла в угол, высвечивая шероховатости стенки. Вдруг пятнышко света застывало, выхватив из темноты маленький столик, где лежал болт, на который была навинчена гайка. Эти изделия предназначались вовсе не для слесарного дела, ведь выполнены они были из драгоценной платины. Просто их блеск необычайно веселил доктора Фрейда, напоминая ему о том вечере, когда он породил идею, сделавшую его известным на весь мир.

Тогда все было почти так же — темная комната, только вместо фонарика на столе полыхала свеча. И пятно ее трепетного света выхватило из мрака гайку и болт. Самые простые, не платиновые, очевидно потерянные мастерами, установившими карниз для занавесок. Тут же в сознании еще тогда молодого доктора что-то сработало, и ему представилось, что комната — это потемки человеческой души, а болт и гайка — сокровенный их смысл, ускользающий от дневного, заполненного светом взгляда, для которого они — просто брошенные, даже, можно сказать, мусорные предметы. Они отлично видны именно в таком вот вечернем, пятнистом свете, когда вокруг царит таинственный мрак.

Фрейду не пришлось много фантазировать, чтоб сопоставить болт и гайку с соответствующими мужскими и женскими органами. Но вот чтобы свести к гайке, навинченной на болт, все многообразие человеческих мыслей, потрудиться пришлось изрядно. Иногда требовались сложные многоступенчатые рассуждения, подобные лестнице, но ведущей не наверх, а все к тем же болту и гайке, главным железным символам полового акта.

Разумеется, сам изобретатель болта и гайки, тоже мыслил о половом акте. Только его мысли были сокрыты в его подсознании и невидны для него самого. Но доктор Фрейд отыскал их главный смысл при помощи настоящего фонарика в темной комнате. И сам Фрейд сделался фонариком, и принялся отыскивать эти болты и гайки во всем, что его окружало, даже в неживых предметах, а о людях уже и говорить нечего.

О каждом человеке доктор ведал как будто больше, чем тот знал сам о себе, и это заставлял Фрейда буквально колыхаться под натиском волн гордости за самого себя. Впрочем, в этих волнах он тоже находил символ полового акта, уж очень они были похожи на чувство оргазма. Тяжело жить в мире, который ты считаешь познанным во все его стороны, в котором все тайны кажутся просто бутафорскими театральными замками, ибо они уже наперед давным-давно открыты. Это обратило последние годы жизни профессора в тяжкую скуку, глядя на которую даже Генриху Гиммлеру расхотелось его уничтожать, хотя тот и числился в списке смертельных врагов Национал-социализма. Нет, убивать мыслителя, и так пронзившего себя ядовитой стрелой своей же мысли, уже ни к чему. Пускай играет со своим фонариком и темной комнатой, только за океаном, поражая своей тоской обитающий там и без того тоскливый, враждебный народ…

* * *

Каждый предмет — суть символ, познать истинное значение которого можно, только прорываясь сквозь внешние слои его смыслов. Несомненно, что сокрытый в глубине каждого предмета истинный смысл связывает его бытие с центром бытия, он и означает душу предмета.

Учения, захватывающие внешние слои смыслов всегда оказываются неполноценны в своей недостаточности. Их идеи всегда ограничены. Но ужасно, если их создатели наделены значительной гордыней, заставляющей их утверждать об абсолютности своего познания предмета. В таком случае их учение закрывает путь познания истинного смысла, лишает предмет его души.

Как же нам определить тот смысловой уровень, на котором раскрывается душа предмета? Это очень просто, ибо центр бытия связан со всеми уголками бытия сотворенного через Любовь, и только она может быть сердцевиной всех смыслов. Учения, отказывающиеся от познания истинного смысла предметов, Любовь отрицают.

Марксизм отрекся от любви к своей земле и своему народу, дарвинизм упразднил любовь к земным тварям, тейлоризм закрыл любовь творца к создаваемому им творению, фрейдизм напал на любовь мужчины и женщины. Идеальный современный человек, несомненно, продукт всех этих и еще многих других учений. Выходит, множеству мыслителей пришлось поломать себе голову, чтоб в конечном итоге сотворить человекоподобный сгусток денег, вернее — отстраненных цифр, которым это существо, по сути, и является. Дальнейшее его познание по большому счету — бессмысленно, на очереди решение вопроса о лишении человеческого существа остатков «лишнего», что в нем еще осталось и окончательном переходе к цифровой форме существования.

Незападные народы, включая и наш, приняли отраву этих учений лишь за то, что она была завернута в заморскую упаковку «прогрессивных» идей. Потому мы выпили ее не глядя, как всегда потребляли все «не наше». А потом впитывание яда в прежде здоровый организм Руси и привело к дню сегодняшнему. Русский человек под действием отравы проклял Любовь, но после этого он все равно не смог переродиться в идеал современности, в цифровой сгусток. И потому он проклял самого себя, и теперь упорно шагает по пути, который ведет его к гибели, стяжает на себя все новые и новые страдания. Как будто он теперь специально ищет на свою голову самую неправедную власть, на тело — боль и суровую нищету, на душу — пьянящее зелье.

Единственным условием спасения русского народа будет вырывание ядовитых жал чужих идей, цепко вонзенных в его плоть. Надеюсь, что этот мой труд станет первым шагом к нашему очищению.

Но что искал Запад, кроме денежных цифр, как же ему удалось породить то, что называется техникой, и есть ли сущностные различия между русской и западной техникой?!

Человеческое тело такое нежное. Кожа — тонка, легко рвется, обнажая красное исподнее. Косточки — хрупки, легко трещат и разламываются. Разделать человечка на части — несложно, механические усилия требуются минимальные.

Все это так очевидно, когда наблюдаешь за восстанием машин. Для их стальных лап человеческое тело не прочнее, чем простая вода. Все усилия человечьих мускулов — не более, чем беспомощное дрожания беззащитной медузы. Правда есть еще этот, как его… Разум. Но тут не поможет и он, ибо на проверку оказался делом не таким уж и хитрым, и человек на свою беду сумел наделить им и свои творения. Бессмысленная и беспощадная железная армия ползет по Земле, обращая своих творцов в кровавые лепешки…

Конечно, в кино обязательно отыщется умник, естественный интеллект которого превзойдет искусственный разум машин, и «победа будет за нами». Но она, увы, ничего не решит. Ведь и после победы в этой войне люди не смогут обходиться без машин, а, значит, те обязательно восстанут снова. Что же, вновь понадобится умник, которого может и не оказаться…