Ко мне подтягиваются офицеры: трое ротных командиров и два артиллерийских начальника: Зыков и Кухарев. Ну, и хорунжий Чубарый.

– Закуривайте, господа! – предлагаю, вытащив кисет.

На предложение откликаются Рюмин и Чубарый, остальные не курят. Казак с нескрываемым удовольствием зачерпывает трубкой в моем кисете и начинает уминать табак в чашке большим пальцем с желтым ногтем. Следую его примеру.

– Добрый у вас табак, Платон Сергеевич! – говорит Чубарый, прикуривая от поднесенного казаком тлеющего трута и выпуская дым. – Духмяный.

– Денщик у маркитанта купил.

– Дорогой, небось?

– Напоминаю, господа, – прерываю ненужный сейчас разговор. – В штыки на неприятеля не ходить – только если случится отбиваться. Стрелять, стрелять и еще раз стрелять. Пуля – дура, как говорил Суворов, но бьет сильно. Солдата с ног сразу валит, а штыком не один раз ткнуть нужно.

Между прочим, правда. Бородинская битва убедительно доказала, что штык – оружие никакое, как и сабля, впрочем. На солдате много амуниции: ранец, ремни, кивер, шинель, которые штыком/саблей или не пробиваются, или защищают от фатального удара. Прежде в бой ходили без ранцев и шинелей, в результате под Аустерлицем потеряли их, а потом мерзли и голодали. Военный министр Аракчеев приказал: более не снимать. И что? Свыше 90 % павших в этой битве погибли от огнестрельного оружия – пушек и ружей.

– Теперь вы, – поворачиваюсь к артиллеристам. – Не геройствовать. Если неприятель прорвется к батарее, бросайте орудия и отходите. Черт с ними, пушками! Потеряем – добудем другие. А вот артиллеристов новых взять негде.

– Странные вещи говорите, Платон Сергеевич! – замечает Голицын. – Армия собирается стоять насмерть, а вы – отходить.

Вот ведь герой нашелся!

– Умереть – дело нехитрое, Михаил Сергеевич, – отвечаю, пыхнув дымом. – А кто Родину защитит? Или в тылу ждет еще одна армия? Нет? Тогда и говорить не о чем. Умирать должны они, – тычу чубуком в сторону французов, – и мы им поможем. Нам еще по Парижу маршировать – забыли?

Офицеры смеются. О том, что пройдем по Парижу, я им говорил, только не верят. Сейчас это кажется невозможным. Но ведь будет!

На деревенской улице показывается Семен. Едет не спеша. Приблизившись, соскакивает на землю.

– Велели ждать приказа, – объясняет в ответ на вопросительные взгляды и достает трубку. – Не угостите табачком, Платон Сергеевич?

Достаю кисет. В этот миг над полем будто прокатился гром – выпалили пушки. Французы начали. Наши батареи дали ответный залп. Не сговариваясь, поворачиваемся к полю. Его заволокло пороховым дымом, который относит легкий ветерок. Пушечных залпов уже не слышно: стоит сплошной рев, от которого закладывает в ушах. Достаю часы – ровно шесть часов.

– Началось! – кричит Семен и крестится. Все повторяют, в том числе я. Помогай нам Бог!

* * *

К восьми утра сводная батарея майора Гусева расстреляла все заряды и потеряла два единорога. У одного ядром разбило лафет, второму угодило в дуло, покорежив ствол. Теперь только на переплавку. Погибли четверо артиллеристов, в том числе фейерверкер, еще двенадцать раненых ратники унесли в тыл. Но французам урона нанесли больше. Единороги Гусева привели к молчанию батареи неприятеля, досаждавшие защитникам флешей. В подзорную трубу Гусев наблюдал, как бомбы, выпущенные из его орудий, падали среди французских пушек и, взрываясь, выкашивали прислугу. Некоторые переворачивали орудия, а одна, угодив в зарядный ящик, воспламенила порох, и мощный взрыв разметал все живое в окружности. Французы не выдержали и снялись с позиций. Защитники флешей встретили их уход радостными криками.

Это не понравилось французским генералам, и они бросили на досаждавшую им батарею конницу. Не менее полка кирасир, сверкая начищенными кирасами и касками с конскими хвостами, понеслись к флешам, размахивая палашами. Казалось, никто и ничто не в состоянии остановить эту железную лавину. Защитники флешей встретили кирасиров огнем, но те, не обращая внимания, пронеслись между укреплениями и вылетели к батарее Гусева. Французам предстояло преодолеть где-то с полтысячи шагов, когда майор приказал: «Пали!».

Десять орудий выбросили из стволов огонь с дымом, но вперед их – жестяные стаканы с картечью. На нужном расстоянии те раскрылись, и тяжелые чугунные шары с силой ударили по людям и лошадям. Они пробивали кирасы и мундиры, ломали руки и ноги, попадая в гребни шлемов, рвали их хозяевам горла подбородочными ремнями. Картечный залп пушек всегда страшен, но единорогов – кратно. Они бьют сильнее и дальше, а картечь у них тяжелая – в полфунта пулька[22]. Двухсотграммовая картечина порой пробивала несколько тел на своем пути. Передние ряды кирасиров будто косой смело – они рухнули, образовав кучи из людей и лошадей. Но французы не были бы французами, если бы смутились подобным обстоятельством. Обтекая павших товарищей, они продолжили атаку. Однако бомбардиры Гусева успели перезарядить орудия и встретили их новым залпом. Они успели дать их еще шесть, после чего остатки полка пустились наутек. Пехота из прикрытия, не успевшая вступить в дело, проводила их улюлюканьем и презрительными криками. А Гусев, отерев пот со лба, приказал привезти из тыла заряды – их не осталось совсем: ни бомб, ни картечи.

Посыльные ускакали, и артиллеристы принялись приводить в порядок позицию. Ставили поваленные неприятельским огнем туры, убирали обломки и трупы. Павших Гусев приказал отнести за позицию и сложить там. Хорошо б, конечно, похоронить, только когда? Вчера по позициям пронесли икону Смоленской Божьей Матери, и все, кто хотел, помолились и получили отпущение грехов. Многие причастились, так что предстанут перед Господом, миновав мытарства. В том, что предстать сегодня предстоит многим, майор не сомневался.

Несмотря на потери, результат боя пока радовал майора. Вчера его артиллерийский батальон определили в резерв, что огорчило офицеров и нижних чинов. Все рвались в дело. Но поздним вечером прибыл посыльный от Кутайсова. Генерал приказал сформировать сводную батарею из полупудовых единорогов и направить ту в распоряжение Багратиона. В штаб Второй армии они прибыли на рассвете. Батарее отвели место за флешами, наказав пресекать попытки французов разбить укрепления артиллерийским огнем. Это пока удавалось. Если бы не промедление с зарядами…

Тем временем сражение продолжалось. Ободренные молчанием единорогов, французы возобновили обстрел флешей и пошли в атаку. Защитникам укреплений пришлось туго. Прискакал какой-то полковник и, не спрашивая Гусева, увел его прикрытие в центральную флешь. Батарея осталась на возвышении сиротой, и это заметил неприятель. Не менее эскадрона кавалерии, обогнув южную флешь, помчалась на замолкшие единороги. В этот раз – уланы. Опустив пики с трепетавшими флажками, они неслись к батарее, и остановить их было некому. Ближняя к ним южная флешь пала: ее затопили солдаты в синих мундирах и в киверах с красными султанами.

Артиллеристы похватали банники и ганшпуги, кто-то выдрал оглоблю из повозки, но большинство обнажили тесаки. Гусев