поднос из кудбан[226]”. Когда это прочли ар-Рашиду, один из присутствующих воскликнул: “Какое некрасивое слово кудбан” Ар-Рашид возразил: “Он сказал так, чтобы [не произносить слова] хайзуран[227], которое [звучит], как имя моей матери[228]. Он украсил [свое письмо] иносказанием и этим выказал свою воспитанность”[229]. Это вызвало восхищение, после того как вызывало отвращение, [это] нашли прекрасным, тогда как [сначала] считали дурным. Так же сказал ал-Фадл ибн ар-Раби'[230], когда ар-Рашид, да благословит его Аллах, спросил о дереве хилаф[231]:

“Что это такое?” Он ответил: “Вифак[232], /60/ эмир верующих!” Так же поступил ал-'Аббас ибн 'Абд ал-Мутталиб[233], когда его спросили: “Ты или посланник Аллаха акбар[234]?” Он ответил:

“Посланник Аллаха — акбар, а я асанн[235]”. Да благословит Аллах их обоих! И то же сделал Са'ид ибн Мурра[236]. Он пришел к Му'авии[237], и тот спросил его: “Ты — са'ид[238]?” Он возразил: “Я — Ибн Мурра, а са'ид — эмир верующих”. Противоположное этому поведал ал-Хасан ибн Мухаммад ас-Силхи[239]:

“Когда ар-Ради би-ллах, да благословит его Аллах, отстранил 'Абдаррахмана ибн 'Ису от должности вазира[240], он вверг его и его брата 'Али ибн 'Ису в беду. Он конфисковал у 'Али свыше миллиона дирхемов, а у 'Абдаррахмана больше 3 тысяч динаров[241]. Это было удивительно. 'Али был взят под стражу в резиденции. Он опасался, что в душе ар-Ради би-ллах [созрело намерение] убить его. Он написал мне, а я был катибом при Мухаммаде ибн Ра'ике[242], и просил, чтобы я сам переговорил с халифом о его переводе во дворец вазира, пока не решится его судьба. Пришел я к ар-Ради и сказал /61/ ему: "О эмир верующих! 'Али ибн 'Иса — твой слуга и слуга твоих предков, которого ты знал как одного из искуснейших деятелей государства, который сделал то-то и то-то". Халиф молвил: "Это так, но я обвиняю его во [многих] грехах", и он стал перечислять пороки 'Абдаррахмана: Я возразил: "О господин наш, как можно [упрекать его] в том, в чем повинен его брат?!" Он сказал: "Помилуй бог! Разве 'Абдаррахман строил козни без его ведома? Разве ['Али] не толкал его [на преступления] или не удерживал [от исполнения] его долга и моего приказа? Ведь 'Абдаррахман действовал только с его одобрения!" Я принялся оправдывать ['Али] и приводить доказательства, которые [могли бы] извинить его грехи. Тогда халиф сказал: "Хватит. Каждый раз, как ['Али] обращался [ко мне], он говорил:

"Вак" ("Эй ты"). Разве может такое понравиться халифам?" Я воскликнул: "О эмир верующих, это естественное состояние для него! Это его привычка, и [это] укоренилось в нем. Его осуждали за это [еще] во времена его службы ал-Муктадиру би-ллах. Он не мог расстаться с этой привычкой и [все время] возвращался к ней". Халиф заметил: "Допустим, что это его нрав. Но неужели он не мог изменить его, [обладая] теми достоинствами и умом, которые ты так расписывал? Разве в моем присутствии он не мог сдержать себя именно в этом, ведь мы мало встречались и он редко обращался ко мне. Нет, он делал это только от небрежности и беззаботности". Я поцеловал перед ним землю несколько раз и сказал: "Аллах, Аллах! Раз повелитель наш считает так и представляет себе [это таким образом], значит, этому человеку [грозит] несчастье. Помилование испрашивается у эмира верующих!" Я не переставал [упрашивать] до тех пор, пока он не приказал перевести 'Али ибн 'Ису в дом вазира. Его перевели, и он удостоверил своей подписью [документ о конфискации], и его отпустили домой”.

/62/ По поводу этого [правила поведения] Абу-н-Наджм ар-Раджиз[243] прочел Хишаму ибн 'Абд ал-Малику[244] свою касыду[245], которая начинается [словами]:

Слава Аллаху, щедрому, дающему.

Он одаривает и не скупится,

а оканчивается словами: “Солнце стало подобным косоглазому”. Хишам подумал, что он обругал его, и приказал отрубить ему голову[246].

А на такие обращенные к нему (Хишаму)[247] слова Зу-р-Руммы[248], который произнес:

Почему льется вода из глаз твоих,

как будто она течет из [дырявого] бурдюка? —

[Хишам] сказал: “Не из моих, а из твоих [глаз сейчас польются слезы]”[249].

Ал-Мутанабби[250] составил касыду на ха, в которой прославляет 'Адуд ад-Даулу, /63/ и прочел ему слова[251]:

Я заменяю “ах” на “ох” (т. е. мне плохо)

из-за той, которая стала далекой для меня, а память о ней свежа,

а тот сказал ему: “Пусть тебе будет плохо и больно”. Ал-Мутанабби сказал в своей прощальной касыде на каф:

Мои дороги, будьте такими, какими вы будете:

[Мне все равно] — страданием ли, спасением или гибелью.

Сказал 'Адуд ад-Даула: “Наверное, ему будет плохо в пути”. И действительно, [ал-Мутанабби] умер по дороге.

Говорят, что к ад-Да'и ал-'Алави[252] пришел один поэт[253] в день Михраджана[254] и продекламировал ему [такие стихи]:

Не говори “радость”, а [скажи] “две радости”:

локон ад-Да'и и день Михраджан.

/64/ Тот [велел] повалить его и всыпать ему 50 палок, сказав: “Исправить его поведение я мог, [только] "наградив" его [таким образом]”[255].

Исма'ил ибн 'Аббад[256] прочел 'Адуд ад-Дауле на аудиенции, данной ему в Хамадане, касыду на ба, названную лакинийа, в начале которой такие слова:

Я пою славу, но (лакин) Его милости я пою славу.

Я отношу свое происхождение, но (лакин) отношу его к Похвальным качествам.

Я тянусь всей душой, но (лакин) [только] к Его величеству.

Я испытываю жажду, но (лакин) пью из [источника] этого Высшего предела.

Он говорил в этой касыде, вспоминая об Абу Таглибе ибн Хамдане[257]:

Ты сомкнул крылья над таглибитами,

и таглибиты навсегда побеждены (туглаб).

'Адуд ад-Дауле показалось дурным предзнаменованием, что ему в лицо сказали туглаб, и он сказал: “Хватит, ради бога!”

Хотя эти дела малы и незначительны, они оставляют след в сердцах и дают почувствовать огорчение или радость. Путь благоразумия — в том, чтобы быть настороже к таким делам и уберечься от