Гендерное неравенство настолько укоренилось в гетеросексуальном браке, что сохраняется даже несмотря на культурные перемены и личные намерения. В 2014 году ученые провели исследование выпускников Гарвардской школы бизнеса – людей, наделенных высокими амбициями и проявляющих высокую гибкость. Исследование показало, что более половины мужчин в возрасте от тридцати до шестидесяти считают, что их карьера гораздо важнее карьеры супруги. У 75 процентов этих мужчин жизнь сложилась в соответствии с ожиданиями. Но менее четверти женщин считали, что карьера супругов важнее их собственной. К сожалению, их ожидания оправдались лишь в 40 процентах случаев. Конечно, здесь играет роль и биология. Если в семье должны появиться дети, то их рождение и воспитание зависит от женщины. Но социальные условности и общественная политика порождают и другие навязанные проблемы. Исследование выпускников Гарвардской школы бизнеса показало, что чем моложе женщины (от двадцати до тридцати пяти), тем сильнее они ощущают на себе разрыв между результатом и желаниями.

У такого неравенства в браке есть предвестник, символ того, что от гетеросексуальной женщины до сих пор ожидают формального принятия идентичности мужа. В 1847 году Шарлотта Бронте опубликовала роман «Джен Эйр». Героиня ощущает некую неловкость, накануне свадьбы увидев карточки для багажа с надписью «миссис Рочестер». «Я так и не решилась прикрепить их к чемоданам и никому не поручила это сделать. Миссис Рочестер! Но ведь такой не существует в природе… Достаточно того, что в шкафу против моего туалетного столика принадлежащий ей наряд вытеснил мое черное ловудское платье и соломенную шляпу, – ибо я не могла назвать своим это венчальное серебристо-жемчужное платье… Я захлопнула шкаф, чтобы не видеть призрачной одежды». В 1938 году вышел роман Дафны дю Морье «Ребекка». Ребекка ощущает ту же отстраненность накануне свадьбы. «Миссис де Винтер. Я буду миссис де Винтер. Я представила свое имя и подпись на чеках и в письмах с приглашениями на ужин». Она повторяет имя, не связывая его с собой. «Миссис де Винтер. Я буду миссис де Винтер». Через несколько минут она понимает, что ест кислый апельсин. «Я почувствовала горечь и кислоту во рту. До сих пор я такого в апельсинах не замечала». Миссис Рочестер и миссис де Винтер оказываются почти фатально связанными с прежними проблемами своих мужей, которые от брака получили только пользу. Интересно, что Бронте и дю Морье восстанавливают в своих романах определенную справедливость, сжигая поместья мужей до основания.

Первой американкой, сохранившей собственную фамилию после брака, была феминистка Люси Стоун. В 1855 году она вышла замуж за Генри Блэквелла. Они опубликовали свои обеты, ставшие протестом против семейных законов, которые «отказывались признавать жену как независимое мыслящее существо и давали мужу несправедливое и неестественное превосходство, наделяя его юридическими правами, какими не может воспользоваться ни один достойный мужчина и какими не должен обладать ни один человек». (Позже Стоун не позволили голосовать в школьном совете под ее девичьей фамилией.) Почти семьдесят лет спустя группа феминисток образовала Лигу Люси Стоун. В числе их требований было право замужним женщинам регистрироваться в отелях, открывать банковские счета и получать паспорта под собственной фамилией. Борьба за равенство имени продолжалась до весьма недавнего времени: самые старшие женщины из исследования Гарвардской школы бизнеса, чтобы получить право голоса в некоторых штатах, были обязаны принять фамилии мужей. Так продолжалось до 1975 года, когда Верховный суд штата Теннесси рассмотрел дело «Данн против Палермо» и вынес окончательное решение. «Замужние женщины, – писал судья Джо Генри, – сталкивались с определенным общественным и экономическим принуждением, которое не способствовало осуществлению ряда гражданских прав». Требование, чтобы женщина принимала фамилию мужа, «замедляет и почти останавливает любой прогресс в стремительно расширяющейся области человеческих свобод. Мы живем в новую эпоху. Мы не можем создавать и сохранять условия, а затем оправдывать их существование обычаем, который эти условия и породил».

Женщины стали сохранять свои фамилии в 70-е годы, когда эта практика получила более широкое распространение. В 1986 году в The New York Times появилось новое обращение «Ms» в отношении женщин, семейный статус которых неизвестен, а также тех замужних женщин, которые предпочли сохранить собственную фамилию. Тренд независимости достиг пика в 90-е годы, когда свою фамилию сохранили 23 процента замужних женщин (сегодня этот показатель менее 20 процентов). «Это решение продиктовано удобством, – писала Кэти Ройфе в Slate в 2004 году. – Политика здесь почти случайна. Наша фундаментальная независимость находится не в такой опасности, чтобы нам было необходимо сохранять собственные имена… Сейчас – хочу сразу извиниться перед Люси Стоун и ее усилиями по сохранению фамилии – наш подход таков: выбираем то, что нам удобно».

Свободный постфеминистский взгляд Ройфе сегодня очень распространен. Женщины считают, что их фамилия – это личное, а не политическое дело. В значительной степени это объясняется тем, что процесс принятия решений в нашем обществе остается весьма ограниченным и закрытым в культурном отношении. Женщина, сохранившая свою фамилию, делает выбор, который ожидаемо будет ограниченным и тщетным. Она не передаст свою фамилию детям и не даст ее мужу. Чаще всего – по крайней мере, так думают многие – ее фамилия окажется в середине имени ее детей или станет упоминаться через дефис, а затем попросту исчезнет из соображений экономии места. (В Луизиане закон до сих пор требует, чтобы ребенок супругов носил фамилию мужа – только тогда ему будет выдано свидетельство о рождении.) Мы думаем, что женщина не обязана относиться к своей фамилии так, как считает необходимым мужчина. В этом отношении, как и во многих иных, женщина имеет право утверждать свою независимость, пока это не влияет на других людей.

Конечно, раз и навсегда определенного правила сохранения или передачи фамилий не существует, даже с позиций гендерного равенства: фамилии, которые пишутся через дефис, исчезают через поколение. Одна фамилия неизбежно исчезает. Но гомосексуальные пары решают проблему фамилий детей с гораздо большей гибкостью (да и вопросы свадьбы и предложения у них решаются проще), чем пары гетеросексуальные. В гомосексуальных парах домашняя работа делится более справедливо, чем в гетеросексуальных. Когда они принимают «традиционные» гендерные роли, то «стараются отвергать мысль о том, что распределение труда имитирует или является производным от распределения обязанностей в гетеросексуальных парах», как писала в своем исследовании 2013 года Эбби Голдберг. «Они организуют свои обязанности прагматично и по выбору». Гомосексуальные пары чаще руководствуются принципом справедливости, чем пары гетеросексуальные. Это подтверждает статистика, даже когда домашняя работа распределяется неравномерно. (Другими словами, их надежды и результаты более соответствуют друг другу.) Когда внутри института нет исторически сложившегося дисбаланса сил, он работает иначе. Брак, как любая социальная конструкция, проявляет наибольшую гибкость в новом состоянии.

Как же так вышло, что значительная часть современной жизни настолько произвольна и неизбежна? Размышления о свадьбе не пошли мне на пользу. У меня появилось представление о материальных условиях, породивших свадебный ритуал, о глубинном неравенстве, лежащем в его основе, но это практически ничего не меняет. Я по-прежнему существую в культуре, организованной на браке и свадьбах. И от этого никоим образом не становится более осмысленным то, что люди делали в прошлом, делают в настоящем и будут делать в будущем, – людям хочется получить удовольствие от ритуала, и они используют любые возможности.