20 мая 2013 года она сообщила об этом декану Эрамо и отказалась выдвигать обвинения. Через год, в мае 2014-го, она снова пришла к Эрамо, чтобы заявить о преследовании: в местном кафе в нее кто-то кинул бутылку. Тогда же она сказала, что знает еще двух девушек, переживших групповое изнасилование в том же братстве. Эрамо, по ее словам, посоветовала Джеки заявить о нападении в полицию и устроила эту встречу. Весной 2014 года Джеки дважды встречалась с полицейскими.

Эрдели работала над статьей примерно в то же время. Она была опытной журналисткой. Недавно получила звездный контракт в Rolling Stone. За семь больших статей, опубликованных в течение двух лет, ей должны были выплатить 300 тысяч долларов. О сексуальном насилии Эрдели писала и прежде. Статья в журнале Philadelphia 1996 года о женщине, изнасилованной гинекологом, была номинирована на Национальную журнальную премию. В Rolling Stone она опубликовала две статьи о сексуальном насилии в католической церкви и на американском флоте. (В декабре 2014 года в Newsweek писали, что ее обвинения в адрес церкви также оказались сфальсифицированными.) Теперь у нее в планах было расследование насилия в «особо развращенном кампусе», но пока она еще не знала в каком. Эрдели беседовала с девушками, пережившими насилие в университетах Лиги плюща, но эти рассказы ее не удовлетворяли. В Шарлоттсвилл она приехала летом 2014 года. О Джеки ей стало известно от бывшей студентки по имени Эмили. Та познакомилась с Джеки в группе по предотвращению сексуального насилия. Эмили говорила журналистке, что воспоминания Джеки нельзя считать абсолютно достоверными. Через несколько дней Эрдели увиделась с девушкой. Ее история уже изменилась: Джеки сказала, что 28 сентября она встретилась с подругами возле корпуса Фи Пси. Она была в синяках, босиком. Ей удалось сбежать после многочасового кошмара – ее насиловали семь парней. Имена подруг Джеки не назвала. Имени парня, который привел ее в братство, тоже.

Их беседа имела продолжение. В сентябре Джеки с бойфрендом ужинали с Эрдели, и журналистка спрашивала о шрамах от разбитого стекла. «Я не видел на твоей спине никаких шрамов», – удивился бойфренд. «Когда растешь в среде, где тебе вечно твердят, что ты ничего не стоишь, – говорила Джеки журналистке, – становишься легкой добычей… Мной было просто манипулировать – моя самооценка была ниже некуда… не знаю…» Через неделю Джеки написала подруге: «Забыла сказать, что Сабрина [Эрдели] очень мила, но нужно тщательно выбирать слова, потому что кое-что мною сказанное она вырвала из контекста и слегка исказила». Джеки стала испытывать страх. В октябре одна из ее подруг написала Эрдели: «Прямо сейчас я разговариваю с Джеки, и она говорит, что совершенно не хочет, чтобы ее имя упоминалось в статье». Эрдели ответила, что «готова к обсуждению, если Джеки захочет изменить свое имя и т. п., но ей нужно все знать. Сейчас отступать уже поздно». Эрдели отправила редактору две фотографии и написала: «Да, к сожалению, Джеки сейчас не в лучшем психическом состоянии, и ей вряд ли станет лучше в ближайшее время». В конце октября Джеки перестала отвечать на звонки и письма, но Эрдели уговорила ее вернуться к процессу проверки фактов. В финальном варианте исчезли два важных факта: что Джеки отказалась назвать имя парня, который позвал ее на вечеринку в братство, и что журнал не связывался с ее подругами, чтобы подтвердить эту историю.

Статья была напечатана в середине ноября. Эрдели дала подозрительно уклончивые интервью Double X и The Washington Post. Накануне Дня благодарения Эрдели позвонила Джеки, требуя назвать имя парня, который привел ее в Фи Пси. Девушка сказала, что не знает, как это имя пишется. История рушилась на глазах. В начале декабря Джеки писала подруге: «Я так боюсь. Мне совсем не хотелось, чтобы о моем изнасиловании писали статью. Я пыталась отступить, но она сказала, что я не могу». Через несколько дней поздно вечером они с Эрдели говорили по телефону, после чего была составлена редакционная статья Rolling Stone. Спустя неделю Эрдели написала Джеки, прося объяснений по поводу изменения истории. Она просила назвать хоть кого-нибудь, кто видел шрамы на спине Джеки.

Впоследствии под присягой Джеки не призналась в откровенной лжи. Она оказалась ненадежным свидетелем – и Эрдели в определенной степени тоже. (Учитывая мою склонность видеть одно и отвергать другое, как в тот момент делали все.) Но что поражает меня в показаниях двух женщин, так это то, как преступление, язык силы и предательства просачивается в их взаимодействие друг с другом. Джеки вспоминала, как Эрдели говорила ей, что «на этом этапе… отступить уже невозможно». Суду она заявила: «Я думала, что [детали преступления против меня] никогда не будут опубликованы… Я не представляла… Мне было всего двадцать лет. Я не понимала, что будет идти под запись, а что нет. Я… я была наивной». Эрдели, в свою очередь, сказала: «Уверена, что она отлично понимала, каким будет ее участие».

То, что должно было сразу насторожить журналистку, было воспринято ею как нормальное явление, как часть процесса восстановления после изнасилования. Когда она захотела поговорить с другими девушками, которые, по словам ее подопечной, были изнасилованы в Фи Пси, Джеки настояла на том, чтобы быть посредником. (Скорее всего, она сфабриковала сообщения от них, которые позже показала Эрдели.) Журналистка поверила (и небезосновательно), что Джеки всего лишь хотела уберечь их от лишней боли. Ее не встревожило, что история Джеки изменилась. «Я знаю, что истории [жертв изнасилования] иногда меняются, когда женщины осознают, что с ними случилось», – сказала она в свою защиту. Так она повторила механизм самообмана, как и в университете: она вела себя так, словно поверила в реальность истории, которая могла бы послужить ее карьерному продвижению.

Я вполне понимаю ситуацию, когда обманываешься, потому что хочешь верить. Добрые намерения часто делают нас слепыми. Трудно обвинять Эрдели в ее вере в то, что воспоминания Джеки были затуманены травмой. Легко понять администратора колледжа, убежденного в высокой нравственности своих студентов, несмотря на все свидетельства обратного, и журналистку, поверившую в то, что она на пути к раскрытию истины. Ведь именно это случилось с Лиз Секкуро – в 1984 году она подверглась групповому изнасилованию. Спустя 21 год насильник, Уильям Биб, прислал ей письмо с извинениями. Лиз спросила его, был ли он один. Он ответил: «Да». Тот вечер Биб вспоминал совсем не так, как она. В письме он не использовал слова «изнасилование». Вот что Биб ей написал: «Дорогая Элизабет. В октябре 1984 года я причинил тебе боль. Я лишь сейчас начинаю понимать, как мое поведение могло повлиять на твою жизнь». В другом письме к Секкуро он писал: «Борьбы не было, и все произошло очень быстро».

«Я очнулась обнаженная, завернутая в окровавленную простыню», – ответила ему Секкуро.

«Я пишу совершенно искренне, – признавался Биб, – хотя, возможно, это и не вся правда о том, что случилось с тобой тем вечером».

В книге воспоминаний Секкуро пишет, что была девственницей, когда все произошло. Декан сказала ей: «Ты же понимаешь, что любая вечеринка может выйти из-под контроля… Ты уверена, что не занималась сексом по согласию, а потом об этом пожалела? Такое случается». Ее историю обсуждали в колледже и полиции. Она жила в другую эпоху – тогда в больнице, куда она с трудом добралась после происшествия, не проводили специальной экспертизы изнасилования. Отчаявшись, Секкуро обратилась к журналистке и рассказала ей свою историю, скрывшись под псевдонимом: парень изнасиловал ее в братстве.