– чужие). Единственная религия, которая вызывала неподдельную ненависть у монголов – ислам. Они его не переварили и вели конкретную, системную борьбу с ним.

Кстати, почему?

Потому что они как бы на рыбью кость в своей глотке напарывались. Потому что последовательность, бескомпромиссность и абсолютная оппозиция глине: в исламе как финальной стадии авраамической линии содержится абсолютная оппозиция онтологии. Есть авраамическая линия, связанная с Откровением такой бездны, которая не дана в опыте; тут самое главное – бездна, не данная в опыте индивидуально. Вот настояние на этом вызывало конвульсии и ненависть. Пока не произошло обращение хана Узбека в ислам, и тогда уже пошёл процесс исламизации чингизидов. Но надо сказать, что Хулагу – чингизид, который контролировал Ближний Восток, – всю свою жизнь посвятил борьбе с исламом, очень беспощадной борьбе.

Но в остальном представителям династии, если вынести за скобки ислам, было всё равно: христианство, конфуцианство, манихейство – да ради бога, что угодно. Потому что им было на это наплевать. Они ни во что это не верили, они стояли на тенгрианской позиции. И отсюда идёт очень интересный феномен, который конкретно совершенно проявлен в евразийской матрице, – он работает, он работает реально и мы встречаемся с ним. Это глорификация, оправдание, теодицея, если можно так выразиться, лжи.

Вот в евразийском сознании лжи как таковой нет. Есть целесообразный миф. Ну, скажем, ложь – это то, что технически противоречит конкретным целям, конкретным задачам евразийской власти. А вот то, что соответствует её техническим задачам, некая концепция, некий миф – правда.

Взять Романовых. Вся романовская история, романовская идеология, романовская самооценка – кто они такие? Не будем же отрицать, что «романовы» – это евразийское? Они из Германии пришли – ну и что? Да, они были «либералами» – по российским стандартам, но они всё равно усвоили евразийскую матрицу. И всё, что понимали Романовы о себе, и то, что они преподносили российскому обществу о себе (кто они такие) – всё это ложь. Именно здесь секрет. Для нас это ложь – как для людей, смотрящих со стороны. Для них это не ложь, для них это миф. Это ложь, которая приобрела легитимность, прославлена и воздвигнута на уровень исторического мифа, который справедлив, безусловен, преподаётся в гимназиях на уровне закона Божьего, за оспаривание которого карают, посылают на каторгу. Это установленная система убеждения, это интерпретация реальности, но это – ложь.

Какие ещё примеры можете привести?

Много примеров. Мы не будем пускаться в конкретику – кто хочет, может сам найти массу иллюстраций. Здесь есть очень тонкое расхождение с оппонентами – с атлантизмом, например. Начнём, чтобы быть последовательным, с материализма. Атлантизм стоит на совершенно другой платформе – не материализма, – он стоит на платформе психологизма. Атлантизм – это матрица, которая выстроена на культе эмпирических ощущений человека. Человек воспринимает реальность, и его сенсуалистский набор впечатлений сосредоточен на нём, на его теле: он поглощает и впитывает в себя красное, зелёное, сладкое, острый укол, световой раздражитель, набор всех этих физиопсихологических ощущений, – это отправная точка. Он привязан к опыту своего тела. И он считает, что материальная среда – это некая условность, следствие ощущений, интерпретация этих ощущений.

Давайте посмотрим на то, что думают Юм, Кант по поводу того, что такое «внешняя реальность». Внешняя реальность обыграна постольку, поскольку это следствие наших ощущений. Мы добавляем к этому суждение, это суждение интерпретируем, но в основе всего является наш телесный опыт, – психологизм. Что для них религия? Ну, это психологический настрой, это такой выверт, это потребность человека, это «психология общества» и так далее. Психологизм – но не материализм.

С точки зрения евразийства такой психологизм – если использовать советскую догматику, – это идеализм чистейшей воды, по поводу которого плевались, шипели, говорили о «буржуазном идеализме». Конечно, это никакой не идеализм. Это материализм, обращённый внутрь, «интровертный» материализм. Это не вера в «широкое небо над нами», а некий ползучий эмпирический солипсизм. Всё что есть – это некое следствие интерпретации ощущений. И всё топчется вокруг скепсиса по поводу «а так ли всё на самом деле?» – скажем, тот же Юм.

И теперь, если мы перейдём к вопросу язычества, тут сложнее, потому что в действительности это сложная тонкая работа с некоторыми влияниями и заимствованиями из средиземноморской среды, – попросту говоря, с библейскими влияниями, которые переработаны в языческом, эллинском, ключе. Это глубокий синтез, который полностью лишает остроты, пафоса, глубины библейское откровение, превращая его в универсальную парадигму. Потому что именно европейский набор представления о «духе», о «смысле», о «человеческом достоинстве» и так далее – это набор библейских терминов, подразумевающих эллинское содержание. Это Платон, который пересказывает Библию в своём собственном ключе. И вот это является содержанием, которое атлантические товарищи везли и продавали, условно говоря, туземцам (в будущую Латинскую Америку, в Азию и так далее). Это некий универсальный продукт. Продукт синтетический, фальсифицированный.

И здесь мы подходим к отношению атлантизма ко лжи. Если в евразийстве ложь глорифицируется и возгоняется до статуса мифа, то в атлантизме ложь используется как оперативное прикрытие, как некий флёр, как некий такой крем, которым…

Сейчас выгодно обмануть, но не надо из этого делать общественное достояние?

Возьмём два типа пропаганды – евразийский и атлантический. Евразийский тип пропаганды – элементарный. Берёшь некий концепт – «распятый мальчик», допустим. Мальчика никакого не было, реально не могло быть, но делается некая постановка, гештальт, и она вбивается в голову гвоздём, и все, открыв рот: «Да, какой ужас, мальчика распяли!» Потом, может быть, узнают, что нет, не распяли, но главное, что есть вброс абсолютной фикции.

Что такое атлантическая пропаганда? Берётся некая реальность, переворачивается, облекается во вранье, преувеличивается, изменяются цифры, изменяется статистика, изменяются акценты, – и всё это подаётся такой конфетой, внутри которой, извиняюсь, совершенно не конфетная начинка. Это чисто западный продукт. Правда, смешанная с ложью, правда, покрытая ложью. Правда там уже не существует как правда, потому что она не терпит смешения с ложью. Но условно можно всегда сказать: «Но ведь было же это». А про мальчика нельзя сказать, что он был. А вот про то, что атлантисты выдвигают, – про это говорят: «Ну это же было». Допустим, были репрессии: 30 ли миллионов человек репрессировали? Да нет, не 30… нет, извините, а репрессии были? Ну были репрессии… Вот видите, были репрессии! А 30 ли миллионов или 30 тысяч – это уже другой вопрос. Вот это атлантический подход. А евразиец говорит: «Нет,