прощальные залпы. Сердце закипало гневом. А тут... невольно поддалась липкой, обезоруживающей жалости.

Недовольно сопел Гринька, переминаясь с ноги на ногу. Ему надоела вся эта церемония, Евдокия смотрела зло, настороженно. Со смертью Авдея кончилась ее власть в доме Пыжовых. Она сразу же почувствовала это, но решила не сдаваться. По новым законам ее Гринька тоже наследник...

Не на веревках — на длинных рушниках опустили гроб в могилу.

— Ды открой свои ясные глазыньки! Ды сглянься на нашу печаль сиротскую! — еще выше, еще жалобнее повела Глафира, вышибая слезу у мужиков.

— Тьфу, сатана, — тихо ругнулся Кондрат, отходя в сторону. — Довела до коликов у носе, идолова баба.

И только старая Марфа оставалась безучастной ко всему, что происходило. Она слышала причитания Глафиры, вопли Степаниды, всхлипывание баб, глухие удары комьев земли о гроб. Хор уже пел «Вечную память». А у нее не дрогнул ни один нерв.

6

Притаился этот Яр среди раздольных украинских степей. Рождались здесь люди, жизнь проживали, в землю уходили, не зная, не ведая, что деется на белом свете, оторванные от всего мира.

Говорят, будто еще в те времена, когда отменили крепостное право, позвал пан самого захудалого крутоярца, подпоил его и сказал: «Сколько обежишь земли — вся твоя будет». Подался мужик со всех ног, да тут же пьяный и свалился. А пан смеется: «Га-га-га!»

А то еще толкуют, будто такое условие поставил пан: «Докуда добросишь лапоть — твоя земля». Раскрутил мужик лапоть над головой и пустил изо всей мочи. А сам кричит: «Гай-гай!» Чтоб, значит, дальше летел.

Потому, мол, и прозвали крутоярцев гагаями.

Только все это — досужие выдумки. Дикое поле не знало крепостничества. Никогда крутоярцы не были под панами. По найму, верно, работали. И в кабалу попадали. Но издревле здесь царит дух вольницы, что, безусловно, сказалось и на характере этих людей.

От предков — беглых русских холопов — унаследовали они русские фамилии, да норов — крутой, суровый, да удаль молодецкую кулачных бойцов российских. А матери — вольные степнячки, гордые дочери славных запорожцев — дали им кровь знойную, вспоили молоком своего народа — добродушно-мечтательного и порывистого, песенного и храброго, на острое словцо, шутку меткого...

За многие годы в их язык проникли украинские словечки и выражения. Крутоярцы произносят их на свой лад. В их говоре явственно звучит «га», где надо произносить «го». Скорее всего, из-за этой языковой особенности и окрестили их гагаями.

Крутой Яр поминал Авдея. Шум, галдеж на пыжовском подворье. Одни встают из-за стола, другие занимают места. Бабы с ног сбились, подавая закуски.

— Карусели, — качал головой уже порядочно захмелевший Кондрат. — И этого захоронили, не глянувши в нутро.

— Чего глядеть-то? Помер, ну и помер.

— Не-е, не кажи, сосед, — вел свое Кондрат. — Шибко поспешно помер, вот в чем стихия.

Мимо проходила Анна. Услышав слова Кондрата, остановилась, всплеснула руками:

— Да что ж это? — кинулась к Кондрату. — Кажи, гад! Все кажи!

— Чего казать? Народ кажет...

— Ах ты змея подколодная! Нехристь! У тебя ж у роте черно, как у злого кобеля!

— Но-но! — предостерег Кондрат.

— Ты не «нокай» — не запряг! — шумела Анна. — Голодранец, а туда ж — «народ».

Кондрат взбунтовался:

— Будя! Попили кровушки, и будя! Таго аспида прикопали чертям на утеху, даст бог, и тебя не минет.

— Не минет, — поддержал Харлампий. — Все там будем.

Мужики загалдели по-разному. Одни напустились на Анну, другие выгораживали ее.

— За мое же добро?! — задохнулась от негодования Анна.

— Твое?! Нешто Авдей не мою землицу прихватил?

— Или не с меня шкуру драл?!

— Свое отъедаем.

— С паршивой овцы — хоть шерсти клок. Ха-ха-ха!

— Зазря, граждане, — тянул подслеповатый дедок. — Для того и хозяйка, чтобы, значится, порядок блюсти.

— Дам в рожу — буде знать «порядок», — кипятился Кондрат. — На то у кажнага своя баба имеется, чтоб пуговки нам крутить.

— Режь, Кондрат, правду-матку! Не попускай!

— И врежу! — Приподнялся Кондрат, отвел руку для удара. — Зараз врежу.

Анна отпрянула, взвизгнув:

— Пес шелудивый! — И тут же придвинулась вплотную к Кондрату, наперла на него могучими грудями: — На, вдарь! Вдарь! Да я тебя, сморчка этакого!..

Кондрат попятился, отступил. На шум пришел Михайло, схватил Кондрата, вытолкал за ворота. Кондрат присел на колоду, достал кисет.

В это время Анна выпроваживала Парасю — она норовила сесть за второй поминальный стол.

— Еще махоньку, — клянчила Парася. — К упокойничку сбираюсь. На могилку сбираюсь.

— Помянула — и с богом, — подталкивала ее Анна.

Парася погрозила в сторону захлопнувшейся калитки и вдруг заплакала, растирая слезы на мясистых щеках кулаками:

— С упокойничка не дала...

— Зобидели-таки, — согласился Кондрат, свертывая из обрывка ученической тетради «козью ножку». Сплюнул. Не глядя на Парасю, продолжал: — Нетути у них, аспидов, понятнее душевных. Вот в чем стихия. — Прикурил, хватил ядовитого дыма, закашлялся, зашелся, побагровел весь. Сквозь кашель еле выговорил: — Во, гад. Крепок, — И к Парасе: — Иди, милая... на покой. Иди.

Парася пробормотала что-то невразумительное, всхлипывая и пошатываясь, пошла прочь. Седые нечесаные волосы ее выбились из-под темного старого полушалка. Подол грязной юбки путался в ногах. Кондрат глянул ей вслед, заговорил сам с собой:

— «С упокойничка не дала». Так что тебя — портками наделить? Другой сказ, померла бы баба, там ужо можно тряпку какую кинуть — носи на здоровье. А портки — ни к чему. — Он пахнул вонючей самокруткой. — Продаст, разве? — Подумав минутку, продолжал: — Все свежая копейка. Почитай, находка для убогой.

Конец «козьей ножки» размок, строчки на тетрадочном обрывке расплылись, и губы Кондрата окрасились синими чернилами.

— Не-е, нету у аспидов понятиев. Скаредничают. Жадность несусветная правит, — продолжал он молоть заплетающимся языком.

Пьяно пошатываясь, — видно, какой-то шутник накормил его хлебом, напитанным самогоном, — к Кондрату подошел пес — лохматый, в репье весь, хвост колтуном сбился. Ткнулся носом в его рыжие стоптанные сапоги, не удержался, повалился набок. С усилием поднял голову и снова уронил в пыль.

— Эк тебя, — пожурил Кондрат кобеля, — Неразумная тварь. Нажрался, — И вдруг выпучил глаза, тряхнул головой, пробормотал: — Да никак вас двое?

Перед глазами у него все поплыло, закружилось. Из-за забора пыжовского