ему Мирослав. — И потайные ходы, и дверцы сокрытые в стене, такие же, как потерны твои, и пред вратами укрепления, что барбакан ихний. Только не любят у нас камень. Бают, холоден он.

— Зато не горит. Да и… Одно дело — дом, другое — крепость. Просто мало у нас на Руси камня, а древа — сколь угодно. И труден камень для обработки. Вот и редки потому у нас строенья каменные. Больше храмы да княжьи дворцы, чем стены городские, — говорил Варлаам.

…Лев вызвал его к себе на второй день по приезде.

Ступая по каменным плитам дворцовых переходов, Варлаам думал, что отныне надолго, а может, и навсегда связал он свою жизнь с этим честолюбивым, вечно хмурым человеком.

Князь сидел на широком дубовом стольце, подлокотники которого украшали резные волчьи головы с разверстыми пастями.

Поглаживая эти головы ладонями, Лев говорил:

— Первое важное дело доверяю тебе, Варлаам. Поедешь в Краков, к свояку моему, князю Болеславу. Скажешь ему и палатину[96]: брат мой Шварн порушил договор в Тарнуве, какой заключил с Болеславом мой покойный отец. Собирается он идти на Польшу войною. Пусть будет польский князь наготове, не даст застать себя врасплох. По сведениям моим, чрез две седьмицы намерены Шварн и его бояре в поход выступить. И, Варлаам, непременно добейся встречи с палатином. Свояк мой — дурак, не при княгине Констанции это сказано будет. Ибо княгине он по нраву. А палатин у Болеслава — умный. Всё содеет как надо. Ещё скажешь ему: мол, князь Лев сам против брата выступить не может, а вот предупредить вас — предупредил. Грамоты никакой тебе не дам, передашь всё на словах. Думаю, уразумел, почему так. Ну, с Богом, ступай. Выезжай тотчас, не мешкай. Ступай на конюшню, вели, чтоб скакуна тебе дали там порезвее. Поторопись. И помни: содеешь дело как надо — недолго будешь в отроках ходить. И ещё: никому, ни единой душе о поручении моём не сказывай.

Низко поклонившись князю, Варлаам едва не бегом ринулся на конюшню.

«Это хорошо, что он мне доверяет. Уж я постараюсь. Ежели сдержит своё обещанье, боярином стану, как Мирослав. А там…»

Он снова внезапно вспомнил красивую жёнку на гульбище холмского дворца.

В Краков Варлаам мчался галопом, с поводным конём. Добрых жеребцов дал ему старший конюх Льва. Первый — серый в яблоках тонконогий аргамак[97], второй — быстрый вороной актаз[98] с густой спадающей вниз гривой. Боясь утомить коней, Варлаам часто пересаживался с одного на другого.

Дорога шла по равнине, окаймлённой с южной, левой по ходу стороны отрогами Бескид. Горы, покрытые хвойным тёмно-зелёным лесом, проплывали где-то вдали под облаками, Варлаам изредка бросал на них взгляд, но времени, чтоб полюбоваться красотами осенней природы, у него не было — в горячке он гнал и гнал коней вдоль размытого дождями шляха.

Выглянуло слабое солнце, прорезав серую пелену туч, на душе стало как будто теплее и легче, Варлаам принялся прикидывать, далеко ли ещё до Кракова. Немного успокоившись, вытерев с чела обильный пот, он перевёл скакунов на рысь.

Вскоре впереди показались строения Тарнува. Не желая попадаться на глаза, Варлаам свернул со шляха и через густой перелесок выехал к берегу Дунайца. Река была узенькая, извилистая, до противоположного берега было рукой подать, но Варлаам, не зная брода, решил не рисковать и поехал вдоль берега, в сторону города. На его счастье, спустя примерно полчаса он наткнулся на стоянку рыбаков, которые за звонкие пенязи щедро накормили его свежей ухой и перевезли через Дунаец. Хотя уже смеркалось, Варлаам решил не задерживаться и продолжил свой путь.

Наутро он, уже не прячась, переехал по мосту через Вислу и оказался возле крепостных укреплений Кракова. Здесь, как и в Перемышле, шло строительство, клали новые стены, опоясывающие торгово-ремесленный район города — Старе-Място, возводили мощные каменные башни, ставили ворота. Зодчие-фряги в коротких плащах и узких штанах отдавали громкие приказы, везде царили шум, суета, каменная пыль струилась в воздухе.

Мимо большого выложенного из красного кирпича собора Святого Анджея и центральной городской площади, на которой выделялись крытые лавки суконщиков, Варлаам направился к Вавельскому холму, где размещался внутренний город с домами знати и королевским дворцом. Вообще, Краков казался Варлааму чем-то средним между Падуей и волынскими градами. В Старе-Мясте было много деревянных домов и даже мазанок, крытых соломой, но вместе с тем встречались обширные каменные строения богатых купцов и ремесленников. Было много кузниц, скудельниц, по широким прямым улицам разъезжало немало верховых. Доносилась речь и немецкая, и славянская, и угорская. У лавок суконщиков вовсе было столпотворение, а такого богатого выбора разноличных тканей прежде Варлаам не встречал нигде. Фландрские и лунские сукна соседствовали с восточной зендянью, рядом с отрезами драгоценной арабской фофудии[99] лежали византийские паволоки[100], даже заметил Варлаам у одного купца зелёный аксамит[101] с медальонами — великая редкость по нынешним временам. Здесь же торговали и щепетинным товаром — всяческими пуговицами, скрепками, гребнями, запонами.

Выбравшись из толпы, Варлаам въехал на Вавель. Остановив коней возле врат каменного королевского замка, он обратился к стражу в булатной кольчуге, в шеломе[102] с бармицей[103] и с копьём в деснице:

— Вели передать: гонец ко князю Болеславу. От свояка его, князя Льва.

…Гулко отдавались шаги на каменных плитах пола и на ступенях лестниц. Мрак и сырость окружили Варлаама. Через анфиладу тёмных залов он проследовал за начальником стражи — боярином в дощатом панцире и высоком коническом шлеме на голове, в главную палату дворца.

Ярко горели свечи. На небольшом возвышении посреди палаты стоял трон, на нём восседал одутловатый светловолосый человек лет около тридцати пяти. На голове его сверкала золотом зубчатая корона.

«Се и есть Болеслав», — понял Варлаам, прикладывая руку к груди и отвешивая ему поясной поклон.

На Болеславе была красная мантия, отороченная горностаем. Варлаам заметил невзначай, что левая щека князя слегка подёргивается. Время от времени он подносил к лицу десницу и оглаживал свои тонкие рыжеватые усы.

По левую руку от трона стоял высокий боярин в лилового цвета долгом платне, перетянутом поясом с раздвоенными концами. Бросалась в глаза его узкая чёрная борода, обрамляющая немного скуластое овальное лицо.

— Князь Лев шлёт тебе тревожную весть, княже польский Болеслав, — начал Варлаам, выпрямившись в полный рост. — Младший брат его, князь Холмский и Галицкий Шварн, презрел договор, заключённый в Тарнуве меж тобою, княже, и покойным князем