У Элизабеты был инфаркт. Ее отвезли в больницу. Восемь женщин в одной палате. Одна ходит под себя. Остальные на судно. Если окно открыто, та, что лежит возле окна, поднимает крик из-за сквозняка. Если окно закрыто, все задыхаются от вони. В ванной комнате стоит металлический таз, который служит всем женщинам на этаже раковиной. Нянечки сливают в него содержимое всех пластмассовых суден. Вонища жуткая, пока чистишь зубы, сдерживаешь рвоту. В женском отделении в сортире два унитаза. Один в углу, треснувший, им пользоваться невозможно, а дождаться очереди и сесть на другой — это из области научной фантастики. Дверца душевой кабины не закреплена, она просто приставлена. Одной женщине, когда она была под душем, стало плохо, она прислонилась к этой дверце, упала, потом поднялась и вышла из ванной комнаты вся в крови. Больные подняли крик, сестры разъярились. Чего так орать из-за каких-то царапин? Как-то приходит в палату новая больная, спрашивает, в какой из ванных комнат находится биде. Элизабета мне потом рассказывала: «Мы смеялись просто до слез. До слез!»

Медсестра ей сказала: «Вам нельзя так сильно смеяться, может начаться аритмия, это опасно, вам следует себя беречь!»

Твою мать! Даже смех нас убивает! Я часто говорю себе: главное, что все мы живы и здоровы, в груди у меня нет уплотнений, в мозгу нет сгустков крови, скоро мы возьмем жилищный кредит. Жизнь — это выбор. Ты сам решаешь, что выбрать — фильм ужасов или «Мои песни, мои мечты».

Вчера вечером я услышала, что теперь и наши военные будут убивать в Ираке, Иране и других далеких странах. Расширять границы американского мира. Перед моими глазами безумная картина. Наши мужчины на большом корабле отплывают в туманную даль, девушки и женщины их провожают, женщины с детьми на руках. Один ребенок протягивает своему папе, чье будущее — стать кучкой сожженных костей, желтую герберу. Хорватия останется без мужчин. Что если все эти желтые, черные и коричневые, которые сегодня через Хорватию бегут на Запад, остановятся в нашей маленькой стране, полной женщин, мечтающих о хуях? Эти дикари осядут здесь без всяких документов, а наши парни, поскольку у них все документы имеются, будут уходить, и уходить, и уходить на американскую войну. Мы исчезнем. В Хорватии будут кишмя кишеть маленькие разноцветные попки. Не будет ни одного белого ребенка. Только тогда в Хорватии станет неважно, кто здесь серб, а кто хорват. Моя внучка желтая. Цвет моей Хорватии уже начал меняться.

Это никто не будет слушать, для меня это просто психотерапия, когда я выскажу все, что меня достает, я сожгу кассету, я это уже говорила. Нашей дровяной печке сто пять лет, и у нее еврейская звезда на дверце, поэтому я отказалась менять дверцу, когда печник перекладывал печку. Мне не нужна новая дверца, я люблю старые вещи. Я поступаю глупо, дверца перекошена, мы тратим слишком много дров. Сказать или не сказать, что я знаю, что повторяюсь? Скажу, да, я знаю, что уже говорила про эту дверцу. У женщин с моря, и это я тоже уже говорила, маниакальная чувствительность к чужому мнению. Кассету никто никогда не будет слушать, тем не менее мне не плевать на то, что кто-то подумает, что я все время повторяюсь?! Тяжело жить под грузом желания всем нравиться и никого не разочаровывать в их ожиданиях. Знаю, от меня никто не ждет ничего, кроме денег, всем безразлично, проживу ли я свою жизнь болтливым попугаем или более молчаливой птицей. А бывают молчаливые птицы? Не люблю птиц.

Печник мне сказал: «Я вас еще тогда предупреждал, я вам сразу сказал, когда перекладывал печку, замените дверцу. Теперь поздно, просто заменить дверцу нельзя, придется перекладывать всю печь, а это очень дорого, нет смысла. Я ведь вам говорил, дверцу перекосило, и вы не купили решетку, это я вам тоже говорил. Люди не хотят слушать, когда им дело говоришь».

Не нужно бы мне говорить о том, что я сейчас собираюсь рассказать. Хорватка, которая трахается на стороне, в то время как дома у нее больной муж, это нехорошо, у бабы нет чувства ответственности. Между прочим, амеры не могут записать миллион исповедей. И о хорватках они будут судить по тому, что услышат, прослушав несколько десятков, ну максимум сотен кассет. Любое высказывание чрезвычайно важно. Несомненно одно: большинство хорваток не бляди, а у блядей не будет возможности наговаривать исповеди на американские кассеты. Поэтому мы, те, кто участвует в проекте, должны быть очень внимательны. Чтобы люди не подумали, что хорватки бляди, раз они не бляди. В Хорватии бляди — это зараженные СПИДом и гепатитом украинки. Это они вызывают страх и трепет, когда в газетах появляется очередная статья о них. После этого тысячи парней спешат на осмотр, успокаиваются или, наоборот, начинают волноваться еще больше, а потом умирают. В Хорватии с лекарствами плохо.

Я скажу, что я делаю в Италии. Зачем сын подсунул мне эту кассету? Хочет узнать меня получше? А может, подарить ему эту кассету на день рождения? Закаляй дух, золотце! Твоя мама вовсе не то, что ты думаешь, если ты думаешь то, что я думаю, что ты думаешь. Если ты думаешь другое, то ты уже закаленный парень. Интересно, рассказ о том, что я трахаюсь с сыном синьоры Эммы, смог бы нарушить внутреннее равновесие моего сына? Что такое внутреннее равновесие? Внешнее — это когда ты не хромой. В наши дни огромное большинство людей не хромает, тазобедренные суставы детям проверяют сразу после рождения, потенциально хромые носят между ног кучу пеленок, мамы делают с ними упражнения, а они кричат от боли… Поэтому анализируется только внутреннее… Внутреннее равновесие. У меня просто болезненная потребность выражаться правильно. О внутреннем равновесии говорят, потому что оно внутри. Люди любят бессмысленную болтовню. Уравновешен ли мой сын? Если он уравновешен, моя история не заставит его покачнуться. А если он качается, долго качается и всегда будет качаться, я не смогу остановить качели, схватившись за их веревку. А почему вообще сыновья чувствительны к тому, что их мать трахается с кем-то на стороне, если это правда, что они чувствительны к тому, что их мать трахается с кем-то на стороне. Это все только мои предположения, я сама про это не читала, но исследования показывают… Почему сыновей волнует мать-шлюха, если это правда, что она их волнует? Что наши сыновья чувствуют по отношению к нам, матерям? Наши сыновья мужчины, и для них идеальная жена — это девственница, которая отлично трахается, а идеальная мать — девственница, которая потрахалась один раз, чтобы их родить, а потом закрыла лавочку навсегда.

Я сплю с Антонио. Он сын синьоры Эммы. Наша связь началась совсем не так, как в английских сериалах, где хозяин лезет служанке между ног, валит ее на кровать, она широко раскрывает глаза в сторону кинооператора, хозяин расстегивает штаны. Зачем мне смотреть широко раскрытыми глазами, Антонио и ниже меня, и не такой подвижный, нет никаких шансов, что ему удалось бы своим тельцем прижать мое так, чтобы я только беспомощно дергалась, со страхом пялилась в потолок и ужасалась, что вот сейчас он грубо лишит меня девственности. Очки Антонио лежали на ночном столике рядом с моими. Давайте поговорим честно. В фильмах и романах хозяева нападают на несчастных служанок и насилуют их, воспользуемся этим добрым старым выражением, потом дают им денег и бросают. Когда они усмиряют мелькание их ног на экране и оставляют им на ночном столике деньги, служанки, глазами, полными слез, смотрят на эти деньги и не хотят их брать — что значат деньги по сравнению с утраченной девственностью? Фильмы о хозяевах и служанках буквально кишат девственницами. Или нужно сказать «переполнены девственницами»? Я работаю прислугой уже пятнадцать лет, и я никогда не слышала, что где-нибудь в Италии кому-то прислуживает какая-нибудь девственница. Если бы такая нашлась, это бы сразу стало известно. Мы с Антонио на его машине ездили в наш любимый крохотный ресторанчик в Истре. Там мы ели гуляш с ньокками или запеченное на углях мясо, уезжая, мы пальцем показывали на то, что должно было стать нашим следующим обедом: петуха, оседлавшего толстую коричневую курицу, или мелкого ягненка, который мотался под черными ногами своей черной мамы. В машине мы, насытившиеся, соприкасались очками. Я с большим трудом затащила его в постель.