— Моя мама работает в Австрии, — сказала врачиха. — Мы не имеем права оставлять на произвол судьбы людей, которых любили, когда они были молодыми и здоровыми. Болезнь — это не предательство, — врачиха сняла очки со своего маленького личика.

— Мой муж не был на передовой, он провел несколько месяцев в небольшом городке недалеко от города, где мы живем, на тот городок падали бомбы, они прятались в подвалах, я уверена, голову даю на отсечение, никто из них даже не видел ни одной четницкой рожи, — может быть, я и повторяюсь. — Мне кажется, — я говорила очень быстро, в коридоре была очередь, опять какой-то вирус, — мужчины могут позволить себе быть слабыми, они себе это и позволяют, это он предал нас, а не мы его. У женщин нет права на ПТСП, — мой голос взмывал и закручивался, как липкая лента для мух.

— Все будет о’кей, — сказала врачиха, — постарайтесь найти в своем муже хоть что-нибудь от того, старого, — она посмотрела на карточку, — Йошко.

Я заплакала, старый Йошко меня тоже не интересовал, если бы он очнулся, он точно так же нервировал бы меня, как этот, который никак не может заснуть. Врачиха встала, похлопала меня по плечу, я всегда раскисаю, когда меня хлопают по плечу, проводила до двери.

Я прочитала письмо, которое пришло моему сыну из Америки. Оказалось, что у меня желтая внучка. Да, да, да, да! Если бы я писала книгу о своей жизни, сейчас все пишут книги, и показала бы ее приятельнице — вот, читай, — она бы сказала: «Слушай, не слишком ли! Твою дочку трахает серб, ты живешь в Хорватии, внучка у тебя желтая, кто в такое поверит, притормози, старушка!»

Если бы я писала книгу, мне было бы наплевать на тормоза. Лгать для того, чтобы в рассказанное поверили те, кто не в силах принять правду? Значит, в жизни я могу столкнуться с желтокожим младенцем и с сербским ебарем, а в книге у меня на это нет права? Что такое литература? Картина мира, которая должна казаться покупателям книги достоверной? А в реальности имеется моя внучка — маленькая, желтая, желтее не бывает, некрасивая, как несчастный щенок, больной желтухой и подыхающий в мусорном контейнере. Вокруг контейнера валяются корки от бананов, окровавленная куриная голова, бумага в жирных пятнах и обложка «Глории», на которой президент таращит глаза на рождественский цветок. Я была бы счастливее всех на свете, если бы вдруг оказалось, что в моей жизни нет этой маленькой, страшненькой мордочки. Смотрит на меня косыми разрезами. Уж лучше бы она была чернокожей, похожей на какого-нибудь младенца из «Миссисипи в огне». Я видела миллион прекрасных черных детишек. На нашем телевидении крутится реклама. Черная рука, смоченная молочком для детской кожи, ласкает черную попку и крохотное темное плечико. А потом мелькает кудрявая головка! Джонсон энд Джонсон. Попки деток всех цветов мажьте молочком «Джонсон энд Джонсон». Или вот, на диванах «Икеа» сидят прекрасные темнокожие детишки. Мать моей внучки совсем не похожа на Хэлли Бэрри, в том смысле, что китаянку красавицей не назовешь. Мне не хотелось бы иметь невесткой и Хэлли Бэрри, у нее сахарная болезнь, ее колют четыре раза в день, а диабет — болезнь наследственная, так что, может быть, чернокожая крошка с сахарной болезнью — это еще хуже, чем маленькая китаянка. Хэлли такая красотка только потому, что у нее белая мама. Мой сын тоже белый, а Таня получилась страшненькая. Она, уж конечно, никогда не покажет всему миру ослепительные зубки и «Оскара» в руке. Почему маленькую китаянку зовут Таня? Между прочим, когда я его спросила, есть ли у него дети, он ведь не сказал мне: «Моя дочка желтая». Хорошо, малышка родилась после того, как он вернулся домой, может, он и не знает о ее существовании, и я ему не раскрою, что за существо называло бы его папой, если бы он остался с женой. «Она американка». Я знала, что бывают желтые американки, но желтые американки — это не просто «американки». Мой сын обманщик. Больше всего мне хотелось бы убить в себе любовь к детям. А действительно ли я их люблю?.. Может быть, все, что я для них делаю, я делаю просто ради собственного душевного спокойствия? Мое душевное спокойствие? В моей душе нет покоя. Я уже говорила о детях, о душе, о покое? Неужели я действительно уже говорила о любви к детям и душевном спокойствии?

Мне хочется обо всем рассказать как можно более внятно, чтобы мой сын не пиздел, когда будет все это слушать, да он это слушать не будет, я брошу кассету в печку, я уже говорила, пленка скукожится и растает в огне. Огонь горит в печи, Петар Крешимир царапает когтями раковину, пытается вытащить из кастрюли квашеную капусту, дочь спит сном беременной женщины, которая не знает, что она беременна. Петар Крешимир любит квашеную капусту, а собака Кеси любит фундук. Я ужас как люблю Кеси. Ей тринадцать лет, когда сидишь за столом, она ставит тебе передние лапы на колени, смотрит на тебя старыми глазами, и тогда ты вынимаешь из мисочки орех, Кеси берет его в зубы, в углу комнаты извлекает ядро ореха из скорлупы, съедает и опять подходит и ставит лапы тебе на колени, смотрит старыми глазами, брови у нее совсем седые и усы тоже. Чья она, Кеси? А разве это важно?

«Мама, — сказал сын, — я вернулся, я не могу больше без хорватского заката». Я эти слова просто пропустила мимо ушей, я понимаю только внятные фразы. Есть люди, которые любят закат, они не виноваты, что гораздо больше принято говорить о восходе солнца, а не о заходе, поэтому нормальными считаются не они, а те, кто любит яркую утреннюю зарю. Но я толерантна, люди бывают разные. Немного странно, что человек, который не любит двух своих желтых китаянок, любит закаты. Ведь закат тоже желтого цвета. Понимаю, я не остроумна. Шеф у моего сына свинья, из зарплаты вычитают, если опоздаешь даже на одну минуту, когда ему приходится работать целый день с утра до ночи, сверхурочные не платят, но он молчит. Молодые ребята, которые по четырнадцать часов в день пялятся в экран, не выходят на площади в день Международной солидарности трудящихся Первое мая. Они смотрят на своих отцов, они видят, что может принести человеку победа. В перспективе никакое ошеломляющее завтра не светит. Доброе утро, компьютер, добрый день, пицца, спокойной ночи, жена, кровать. Доброе утро, компьютер, добрый день, пицца, спокойной ночи, жена и дети, кровать. Доброе утро… Пожизненный жилищный кредит, ребенок, который ходит на уроки гитары, футбол, теннис, английский, немецкий, русский, к логопеду, к ортодонту, к психологу, к дерматологу… Детей нужно с первых лет жизни готовить к тому, чтобы они попрощались с Хорватией здоровыми, образованными и с хорошими зубами. Много маленьких детей страдают грибком, они ходят на плаванье в бассейны с грязной водой, их родители думают, что благодаря грибку, то есть плаванью, они бесплатно получат место в каком-нибудь американском кампусе.

Когда я слезла с Йошко, то красное синтетическое белье выбросила в мусор, у меня страшная аллергия на синтетику, потом подмылась раствором борной кислоты. Такая жизнь просто невыносима! Невыносима? А может быть, я слишком чувствительна, склонна все преувеличивать и ленива? Существо, неспособное сосредоточиться.

Соседка оплачивает психушку своему мужу, пятьсот евро в месяц, он там гуляет в саду, психушка на острове. Сбежать оттуда не может. На причале, куда швартуется паром, все очень внимательны, местные жители никогда не сажают к себе в машину неизвестных автостоперов, психи могут добраться до берега только вплавь. Но они не настолько трехнутые, чтобы прыгать в море.