слова скорби на красивом и малопонятном наречии. Пришёл и старшина хлебного обоза Иван Якимов, которому Малисон был рад как дорогому гостю. Втиснулся с краю Пим де Вриес, желая быть пусть не званым, но избранным. Да Иван Серый приехал, оставив на дворе мужиков.

Дымя костяной трубкой, приковыляла старая голландка Грит. Она была знахаркой, вправляла грыжу и вывихи, лечила больных младенцев, пользовала скотину, принимала роды и вообще много чего умела по части женского. Грит так давно поселилась в Ниене, что никто и не помнил, как она овдовела. Возле её домика на речной стороне Королевской улицы был зачален челнок, с которого Грит удила рыбу, когда было нечего есть. Теперь она зашла получить плату за обмывание покойников. Малисон крикнул Аннелису и велел условиться, чтобы явилась для расчётов в другой день, а пока выпила за упокой душ невинных. Грит хрипло рассмеялась, как старый матрос, и убралась во двор — к общему столу.

Опрокинули по чарке снапса, не чокаясь. Стали накладывать. Аннелиса суетилась возле купца, гордясь тем, что догадалась выставить дорогим гостям самые лучшие тарелки и ложки — оловянные.

— Как у тебя голова-то, Егор Васильев? — участливо спрашивал московский купец.

— Болит, — отвечал купец шведский, хватаясь за лоб с таким участием, будто хотел пожалеть свою голову и утешить.

— Чем тебя приложили-то, сердешный?

— Никогда об этом не думал, — в тон ему отвечал Малисон и спросил у Хайнца: — Чем меня?

— Гирей на четверть фунта, — вежливо по-русски ответил старший письмоводитель, и все взгляды обратились на него, даже королевский фогт не заслуживал за столом такого внимания. — Нашли возле тебя на полу, — добавил он по-шведски, чтобы люди поняли. — Убийца взял, что под руку попалось.

— Почему меня гирей? — в этот миг Малисон хотел умереть. — Почему… не ножом, как всех?

— Не знаю, — пожал плечами Клаус Хайнц. — Может, размахнуться не было места. Может быть, забыл от неожиданности про нож. Схватил первое, что под руку попалось.

— Бог знает, — заключил Сёдерблум.

Купец встрепенулся. Неожиданный ответ кронофогта породил в его сознании отгадку на все вопросы. Бог действительно мог знать, коли Он всеведущ. Надо было только попросить Его дать ответ. Помолиться как следует, и всё станет ясно.

Малисон запомнил спасение крепко-накрепо, но виду не подал.

«Нашёл — молчи, потерял — молчи», — он с опаской стрельнул глазами по окружающим и решил, что доверять можно, пожалуй, только Хайнцу. Письмоводитель — человек не торговый, и выгоды с него урвать не стремился. Поговаривали, что он нечист на руку, но ловить никто не ловил. Купец сам приносил, когда нужно было подмазать дело. Фогт Сёдерблум тоже был не торговым, однако притом бестолковым. В магистрате он ничего не решал.

Чувствуя себя осиротевшим и исполняясь жалостью, Малисон думал, как будет сидеть в лавке без Яакко.

— Как перст на всём белом свете, — пробормотал он по-русски.

— Держись, — попытался приободрить Иван Якимов.

— Я совсем один остался.

— А эта… баба, что при тебе?

— Её в лавку не посадишь.

— Жизнь не кончилась.

— Не впервой новую начинать.

Малисон тяжко вздохнул.

— Зайду потом? — спросил о недоговорённом Якимов.

— Заходи.

Москвич заметил, как прислушивается мелкий чернявый немец — отводит взгляд, а в глазах понимание. И старшина обоза ушёл.

Тогда они выпили ещё за упокой невинных душ, набили трубки и закурили. По избе поплыл вкусный запах английского табака. Малисон вспомнил, как хорошо начинался в лавке день.

«Надо брать работника из Спасского», — решил он.

Ещё он подумал, что надо найти деньги Тронстейна. Украденный кошель мог разрешить его беду. Он не мог воскресить умерших, но мог привести к отмщению. Сатана, в чьём обличии теперь ни ходил бы по земле, пребывал где-то рядом.

Помочь отыскать Зверя мог только Бог.

* * *

— О-ох, — простонал Малисон, отрывая голову от овчины.

В доме было пусто и почти темно, только под киотом горела лампадка. Купец обнаружил, что лежит на ларе возле стола — место, на котором никогда не спал, а теперь пристрастился.

— Как ты, голубь? — тут же спросила с полатей Аннелиса.

— Дай-ко… сяду.

Служанка кинулась подсовывать ему под спину сложенный кожух, который служил всю ночь подушкой.

— Вставай, силач, — приговаривала она. — Ты пивка выпей, полегчает в голове.

Она схватила со стола кувшин, наплескала в кружку, пена поднялась до краёв, поднесла к устам его.

Малисон подумал, что ночует здесь, дабы служанке было легче следить за ним и не ходить далеко. Он хлебнул, потом ещё. И ещё. Пока деревянная кружка не опустела. Аннелиса долила, видать, заготовила. Сказала только:

— Ты, дорогой мой, вставай. Да хоть помнишь, что вчера было?

Малисон сразу посмотрел на руки. Кулаки были целы.

«Бог уберёг», — подумал.

— А что? — спросил он, сам себе не веря.

Скажи кто — доверится без тени сомнения, а ведь сам потом и не поверит ничему сказанному, ибо не в своём уме после удара по голове.

— Ну, как тебя из лавки утаскивали? Помнишь, как на рынок ходил?

— Нет, — честно признался Малисон. — Как и не ходил вовсе.

Он ещё не совсем проснулся.

— Что в лавке? — спросил он.

— Заперли на замок. При людях, — быстро добавила Аннелиса.

— А что я на рынке делал?

— Кошель свой искал.

— Нашёл? — сразу же спросил купец.

— Нет. Да не было никакого кошеля…

— А я говорю, был. Мне деньги дал Тронстейн, а чёрт унёс. Когда найду их, найду и убийцу.

«Всё правильно сделал», — подумал купец при этом.

— Вор его унёс, — попыталась вразумить Аннелиса. — Теперь уж не вернёшь. Понапрасну терзаешь себя, голубь.

Купец громко рыгнул. Пиво ударило в нос. Засопел шумно, чихнул. Утёрся рукавом. Перекрестился.

— Утро вечера мудренее, — сказал он.

КОШЕЛЬ, БРОДЯГА И СЕРЕБРЯНЫЙ КРЕСТ

На следующий день после похорон ленсман Штумпф привёз на телеге связанного бродягу, подозреваемого в убийстве Уты Хооде. К ратуше сбегался народ посмотреть на злодея.

Это был не старый мужик, рослый, но измождённый. Продранные поршни на ногах, грязные онучи, тиковые портки в заплатах. Серая рубаха и бурый полукафтан с торчащими, как языки пламени, клочьями. Спутанные космы до плеч, шапки нет. Он не проспался и мало соображал, бессмысленно ворочая мутными глазами.

— В кроге фру Коновой на Нарвской дороге взял, — хвалился ленсман. — При нём кошель и вот это, — он показал на ладони серебряный крестик. — Зуб даю на вырывание, что снял с трупа!

— На йомфру Уте крестика не было, — письмоводитель и юстиц-бургомистр переглянулись.

Карл-Фридер Грюббе шумно засопел и потёр ладони.

— Это как же ты его добыл, Игнац?

— Объезжал свой участок и заглянул в Лахта-Вморе-бю, — ленсман самодовольно выпятил пузо,