оплыли. И главное — особый запах заброшенного жилища. Его ни с чем не спутаешь.

Волос перешёл в плотное тело, выбрав образ юноши в красном жилете. С натугой отвалил дверной щит и вошёл внутрь.

Мёртвый очаг в центре комнаты, покрытые слоем пыли нары в углу. И никаких вещей.

Волос принюхался и ощутил слабый запах магии. Значит домовой ещё здесь.

— Олысь! Выходи. Ты где? Спишь что ли? — прошептал бог.

— Чё надо? — раздался в ответ недовольный старческий голос.

Прямо из стены на Волоса глянули загадочные карие глаза.

— Выходи, говорю, поболтать надо…

— А ты, что за прыщ, чтобы тут командовать? — возмутился домовой. — Ты кто такой?! Да ты… Постой-ка… Ну-ка, ну-ка…

Мохнатый шар выкатился из пятого снизу бревна, и странный взгляд чёрных глаз впился в пришельца.

— Елова шишка-а! — протянул удивлённый домовой. — Косолапый! Да никак это ты! А говорили, помер… Однако ж, эк тебя раскорёжило… В жизни такого не видел… Ну-ка, ну-ка я на тебя ещё раз погляжу… Жуть какая…

— Хэ! Как узнал-то? Я вроде бы и облик сменил…

— А что мне твой облик? Я же саму душу вижу. Это ж кто с тобой такое сотворил?

— И что за ужас ты там увидел? — удивился бог столь странному поведению домового.

— Душу твою вижу, Косолапый. Она этим телом управляет. А от неё ниточки золотые идут. И на этих ниточках, как мухи в паутину пауком спеленатые, множество других душ висит. И через ниточки эти ты магию их получаешь… А души… Погоди-ка… Узнаю я их. Они же почти все из нашего племени… Ох-ти, — олысь прикрыл ручкой рот. — Это ж те, кто на капище помер… Как же так? Косолапый? Как это? Жуть-то какая…

Волоса сильно смутили эти слова и ему пришлось коротко поведать домовому историю о своём божественном происхождении.

— Вот оно как… — произнёс, выслушав рассказ, олысь. — Теперь понятно… Жалко мне тебя…

— А чего меня жалеть? Вы-то как живёте? Уж забыли меня, небось. Зачем дом мой забросили? Сыновья-то как? А про дочек не слышал? И ты-то почему в заброшенном доме обитаешь?

— Неважно у нас всё как-то, Косолапый… Про девочек я мало что слышал. Но вроде бы живы-здоровы. Впрочем, зиму-то всё племя тяжело пережило. Не то, чтобы дичи не было или охотники не старались, но вот как-то постоянно не везло им. Оружие-то ты благословить не успел… Так что и поголодать пришлось. У Горностая (среднего твоего) дочка новорождённая померла. Еды не было. Вот дитё слабым и родилось… А в конце зимы сыновья твои на медведя пошли. И беда приключилась. Младшему он ноги разодрал. Еле выжил. Так что отлетался твой Чижик. Прозвал ты его так за быстроту, а теперь вот, похоже, он и ходить-то не сможет. Даст судьба, ещё год проживёт. А может, и нет. Если б не братья, он с женой своей молодой от голода уже нынче бы помер. Хорошо хоть у Зубра третий сын родился. А потому твой старшенький шаманом племени стал. Прежний-то шаман, как ты знаешь, неожиданно помер, — усмехнулся олысь. — Так что Зубр и братьев поддержать смог. Сам охотился и обряды справлял. А уж когда со жратвой совсем плохо стало, вся деревня с одного блюда есть начала. Ну, а вскоре и трава пошла. Выжили стало быть… Пока. Так что, не ладно у нас всё, Косолапый… Угораздило же тебя так не вовремя помереть…

— Хм… Да-а-а… А я-то считал, что и не нужен им совсем.

— Ну и дураком ты был, Косолапый.

— А тебе лишь бы поворчать. Не из-за этого ли тебя здесь одного оставили? Чего младшой-то к себе не взял?

— Так ведь это… Он хоть сам твоё тело на берёзу в священной роще поднимал… Ну, по обычаю, чтобы дух в небо ушёл. Ты ж шаманом был. Потому похоронили тебя, как положено, на дереве. Вороны, говорят, твои косточки от мяса за три дня очистили… Только Чижик-то не верил, что ты помер. Всё говорил, что чувствует, будто бы ты жив. А потому и братьев уговорил дом твой не трогать.

— Вот как!?

— Ну, чему удивляться? В нашем роду все способности к магии имели, — олысь скромно потупил взгляд, задумчиво почёсывая за ухом.

Так он дал понять свою причастность к роду Косолапого.

— Понятно. Ко мне жить пойдёшь?

— Куда? На Небо?

— Нет. Дом у меня есть…

— Нет, Косослапый… Извини. Я семью охранять должен. А сейчас им плохо…

— Ладно. Бывай пока. Я младшего навещу. Попрошу тебя к себе взять. В его-то доме олыся ещё нет?

— Откуда? Дом-то новый…

* * *

Малинка варила в горшке похлёбку из сныти и щавеля. Приятная похлёбочка. Туда бы мясца — цены бы ей не было. Но мяса нет. Так что сныть да щавель — вот и вся радость. Ну, хоть не преснятина, и на том спасибо. И живот эта трава худо-бедно, но всё-таки набивала. Глядишь, похлебает Чиж кисленького и получше себя чувствовать будет. Хотя, чего уж там мечтать? Чижу было совсем плохо. Он лежал на нарах, укрытый шкурами и сквозь ресницы полуопущенных век глядел, как кухарит жена. Тело бил озноб, голова плавилась от жара. В ослабленный организм забралась лихорадка. Обряд, который провёл старший брат, ничем не помог.

Контуры окружающего мира расплывались, будто в тумане. Он видел, как Малинка подкинула в очаг несколько тонких прутиков и вдруг зевнула, легла на пол и захрапела. Странно. А это ещё что? В дверном проёме появился силуэт какого-то мужчины.

Чиж с трудом поднял голову и щурясь на свет произнёс:

— Ты кто?

— А говорят, ты ждал что я вернусь…

— Отец?! — даже лихорадка слегка отступила от такого открытия: у входа действительно стоял его отец, живой и невредимый. — Ты вернулся?

Чиж приподнялся на локте. Взгляд его упал на спящую у очага жену.

— А что с Малинкой? — не менее удивлённо произнёс он.

Волос подошёл к нарам.

— Она просто спит. Мне надо поговорить с тобой наедине. У меня немного времени.

— Почему?

— Об этом не стоит сейчас рассказывать. Мне нужно будет уйти. Может быть, мы когда-нибудь ещё встретимся.

Чиж усмехнулся, подумав, что это звучит слишком оптимистично. Он не ждал, что сам проживёт больше недели. Хотя, если отец мёртв… Волос заметил усмешку и понял её, но тем не менее невозмутимо продолжил:

— Сейчас запомни главное. У вас всё будет хорошо. Никому больше не говори, что я жив. Даже братьям. А завтра, когда встанешь, перенеси из моего дома олыся к себе. Договорились?

— Да как же это: «Когда встанешь?»