Ее телефон (914) 723… Может быть, Вы ей расскажете о моих идеях и она прокрутит где-нибудь это у себя? Так, может быть, на какое-то время с Божьей и Вашей помощью я бы оторвалась от гражданской войны у нас. Уезжать на постоянное жительство за границу я не хочу. Писать можно бесконечно, но боюсь, что толстый конверт не дойдет. Мой низкий поклон Вашей доброй жене. Скажите ей, что я до сих пор мою голову ее шампунем. Волос у меня после этого целая копна.

Ваша Алла Демидова

Ремарка

Во время гастролей в Чехословакии я очень ясно увидела намечающийся конфликт между Любимовым и Губенко, с одной стороны, и между частью труппы и Любимовым – с другой. Я во всех этих перипетиях, обсуждениях, недовольствах не принимала участия. И из-за своего характера – не влезать в актерские дрязги, и из-за того, что у меня была своя жизнь и в Праге. Там у меня были две хорошие подруги, которых мне в свое время подарила Нея Зоркая. Одна – Яна Клусакова – переводчица (кстати, переводила тогда и мою «Вторую реальность» на чешский). Я с ней ходила по театрам, смотрела знаменитую «Латерну Магику» и другие не менее интересные спектакли. Она сделала со мной интервью для местного театрального журнала, пригласила на радио, где мы с ней работали в прямом эфире часа полтора. У нее прелестный отдельный дом с садом и хорошая семья. Отсюда и бытовая опека надо мной.

А другая приятельница – Галя Копанева – киновед. У нее была маленькая квартирка в Старом городе, забитая книжками. Я как-то жила у нее летом в ее отсутствие, и вместо того, чтобы ходить по чудным улицам старой Праги, лежала сутками на диване и читала так называемую запрещенную литературу. С Галей, в свободное от спектаклей время, мы ходили в Дом кино и смотрели новые чешские фильмы. Я еще с 68 года, с Карловарского фестиваля, была влюблена в фильм «Ребенок Розмари» их сейчас знаменитого режиссера.

Так вот, я была в стороне от театра, тем не менее после спектаклей что-то записывала в свой дневник.

Из дневника 1991 года

17 января

Прага. Любимов собрал нас у себя в номере: Губенко, Золотухин, я, Боровский, Жукова, Глаголин. Опять начал в своей агрессивной манере. Думаю подспудно, это раздражение против Николая Губенко. И хоть по сути с Ю.П. я согласна, но форма выражения надоела. Возражать ему в таком тоне бесполезно, а также что-то объяснить. Он не понимает, что происходит в России. Хвастливо и сердясь, что фронт «Память» поставил его в список уничтожения. Чушь! А если где-то и есть, то мало ли что. Володе – моему мужу – тоже, когда он гулял с собакой во дворе, подошли и сказали, что пойдут по подъездам и паспорта спрашивать не будут, так как здесь живут не «наши».

Потом Золотухин, Глаголин, Боровский верноподданнически перевели разговор на комплименты и воспоминания. Успокоили. Далее замечания мне и Золотухину – понимаю, что, как и сцена ночная с Гамлетом, сцена с Самозванцем – решающая.

Любимов говорит, что хочет ввести Петренко вместо Губенко. Боже! Другие ритмы. Это как Квашу в свое время хотели ввести вместо Высоцкого в Гамлете. Тоже абсурд.

28 января

Брно. Собрание. Опять. Начал Ю.П., как обычно, правда нудно. У него 2 интонации для нас – ор и усталость. Опять о пьянстве Бортника и Ко. Сколько можно! Ну, увольте. Это же бесполезно – «а Васька слушает да ест». Говорит, что боится (а я думаю, что не хочет) возвращаться в Москву, что якобы его там убьют. Я возразила, что опасности никакой нет, может быть, нет желания. Ю.П. сравнивает себя с Ельциным, что на него тоже были покушения. Это еще бабушка надвое сказала (там все темно, как у нас во власти). И опять о «министре» (не называет уже по имени), который улетел в Москву. Науськивает нас на него. Маша Полицеймако: «Ну, если вы не приедете, то так и скажите, чтобы нам знать, как быть». Ю.П. впрямую ничего не ответил. Его маленький сын Петя увидел пьяных артистов на 25-летии театра, испугался, а жена Катя не любит Россию и не хочет там жить. Глаголин – «бес»: и вашим и нашим. Все доносит Любимову, как тот хочет. Кончится, конечно, грандиозным скандалом. Труппа не на стороне Любимова.

Ремарка

Я в Монреале, в гостинице, – лежу и страдаю бессонницей. Кручу 49 программ телевидения и вдруг слышу… свой голос. И вижу американский фильм об Ахматовой с отрывками из нашего концерта в Бостоне к 100-летию Ахматовой. Причем кинохроника Ахматовой в фильме уникальная. Например, куски похорон в Комарове.

Мне как-то рассказывал документалист Семен Аранович – это был друг нашего дома, – как во время съемок фильма о Горьком он случайно узнал, что в Ленинград привозят гроб с телом Ахматовой.

Он говорил: «Я взял оператора, и рано утром мы поехали на аэродром. Была мартовская поземка, утренняя изморозь. Подъехал старый тупоносый автобус, из него вышли невыспавшиеся писатели в тесных, севших после химчистки, дубленках, – они приехали встречать тело Ахматовой. Я толкаю своего оператора: “Снимай!” Садится самолет, и по багажной квитанции писатели получают деревянный ящик, который потом не входит в автобус. Наконец втащили. Автобус едет в Союз писателей. Там панихида, народу немного. Выступает пьяная Берггольц. Мы снимаем. Потом – на следующий день, утром – панихида в церкви. Там отпевают не только Ахматову, а кого-то еще. Между тем появляется итальянское телевидение, и во время отпевания Ахматовой становится очень тесно. Я вижу своего оператора издали и только машу ему: “Снимай! Снимай!” Вдруг меня кто-то хватает за грудки и бьет спиной о клирос, летят пуговицы. А человек, перемежая матом, кричит: “Где вы были, трам-та-там, когда она была жива?! Что вы, как коршуны, налетели, когда она умерла! Перестаньте снимать!” Это Лев Николаевич Гумилев… День был мартовский, короткий. Все быстро погрузились в автобусы и помчались в Комарово – это в часе езды от города. Народу осталось мало. За окнами автобусов – опять мокрый снег и изморозь, кое-где уже проглядывает земля. Все черно-белое. Очень красиво. Приезжаем на комаровское кладбище. Там, среди сугробов, вытоптана дорожка к задней стене. Проходим гуськом. Дудин, Сергей Михалков что-то говорят. Гроб, как почти всегда бывает, не влезает в яму – его вталкивают. Потом писатели в темных пальто рассыпались по рыхлому снегу кладбища – пошли навещать своих. Мы снимаем, хотя уже темнеет. Наконец все уезжают. Мы курим,